Немного истории России.

17 мая 1606 г. Убийство Лжедмитрия 1.

Разбираться в истории России настолько не просто, что все публикуемое я могу называть не иначе как версиями, хотя они конечно несоизмеримо ближе к правде, чем лабуда подаваемая в учебниках истории, и прочих трудах, обслуживающих наших "царей" и воспитывающих ура-патриотов с отсутствием элементарного системного анализа любого предмета.
............................................
РОССИЯ И РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ В “СМУТНОЕ ВРЕМЯ”
НАЧАЛА XVII ВЕКА.“Смута”, начавшаяся с появления в
пределах Московского государства самозваного
“царевича Дмитрия Ивановича”, изменила
направление российской истории, сломала многие
сложившиеся в Древней Руси представления и
стереотипы. “Смута” породила свою мифологию.
Борьба с иностранными врагами, поляками и
литовцами, подданными Речи Посполитой —
государства, объединявшего Королевство Польское
и Великое княжество Литовское, создала один из
самых стойких образов массового исторического
сознания — героической защиты Отечества против
иноземного нашествия. Ее олицетворением в памяти
потомков стали Кузьма Минин, Дмитрий Пожарский и
Иван Сусанин, самые известные теперь деятели
Смутного времени. Их, не задумываясь, назовет
каждый, отвечая на вопрос, что он знает о Смуте в
России в начале XVII века. Но эту эпоху нельзя
рассматривать только как “польско-литовскую
интервенцию” и борьбу с ней русских патриотов.
Она сложнее такого упрощенного толкования. В
Смутное время прежде всего подвергся испытанию
государственный порядок, созданный при Иване
Грозном, с его жестокой централизацией,
ликвидацией самостоятельности огромных
территорий, закрепощением целых сословий и
превращением всех жителей Московского
государства в царских “холопей”. За всеми
сложностями и хитросплетениями большой
государственной политики (соседние государства,
такие как Речь Посполитая и Швеция, не были
сторонними наблюдателями) нельзя упускать из
виду, что уже современники Смуты искали
возможности справедливого общественного
устройства.

Появление самозванца впервые многим позволило
сделать осознанный выбор в пользу своего царя, а
его обещания “жаловать” подданных давали
надежду всем, от крестьянина до дворянина, на
устранение прежнего, не устраивавшего их
государственного порядка. Поэтому прав
выдающийся русский историк Василий Осипович
Ключевский, когда он говорил в “Курсе русской
истории” о Лжедмитрии I: “Винили поляков, что они
его подстроили, но он был только испечен в
польской печке, а заквашен в Москве”.
Напротив, самозванный московский “царевич” не
получил в Речи Посполитой достаточной поддержки,
хотя и сумел заинтересовать своей персоной
некоторых польских магнатов — Вишневецких,
Мнишков, а через них даже самого короля
Сигизмунда III. От Лжедмитрия I в Речи Посполитой
требовался недюжинный политический расчет,
умение идти на компромиссы в преодолении
разногласий на почве религии.

Но при этом он не стал игрушкой в чужих руках,
сохранил человеческое достоинство и
искренность, что и стало залогом успеха в
овладении московским престолом.

Сколь свободен и уверен был в проявлении своих
чувств самозваный “царевич Дмитрий Иванович”,
достаточно свидетельствует история его
знакомства с Мариной Мнишек. Хорошо зная
традиционализм московских порядков, религиозную
нетерпимость к католикам, видя значительные
различия в поведении, одежде, вкусах польской
шляхтенки и московских боярышен, он сделал свой
выбор, поставив на карту все — власть и жизнь.
Рассчитывая свои шаги, он не мог не понимать,
какой козырь давал в руки врагам. И все же
Лжедмитрий решительно порывает с традицией,
заключает с Ю. Мнишком брачный договор о женитьбе
на его дочери, обещая Марине Мнишек отдать во
владение Новгород и Псков, а тестю — Северские
города и половину Смоленска.

Короткое царствование Дмитрия Ивановича
оставило больше вопросов, чем дало ответов о
направлении его государственной политики. Во
взаимоотношениях России и Речи Посполитой, на
первый взгляд, тогда намечалось сближение. В это
время происходил интенсивный обмен
посольствами. 23 августа 1605 года из Кракова в
Москву отправлен послом Александр Гонсевский. В
свою очередь, от Лжедмитрия I к Сигизмунду III
выехал Афанасий Власьев, о миссии которого
подробно рассказывается в публикуемом
“Дневнике Марины Мнишек” и приложении к
настоящему изданию. На аудиенции у короля
Афанасий Власьев говорил о коронации Дмитрия
Ивановича, союзе против турок и просил
разрешения на брак его государя с Мариной Мнишек.
П. Пирлинг, автор исследования “Дмитрий
Самозванец”, писал: “Такая миссия являлась
прекрасным случаем показать себя во всем блеске
и вызвать, если не симпатии, то хотя бы удивление
поляков. Эта тенденция сказывалась во всей
организации посольства. Московские послы
окружили себя величайшей роскошью; они сыпали
щедрыми подарками, выставляя напоказ богатство
своего государя... Изобилие этих подарков
поразило присутствующих. Самые взыскательные
сочли их вполне достойными истинно царской
щедрости; не мудрено, что разорившиеся магнаты
предались самым фантастическим мечтам”.
Афанасий Власьев, получив благословение короля,
исполнил роль жениха на обручении с Мариной
Мнишек в Кракове.

Кульминацией сближения России и Речи
Посполитой стало путешествие почти двухтысячной
свиты Марины Мнишек, ее отца и их приближенных
через русские земли в Москву на коронацию и
последовавшее брачное торжество. В составе этой
свиты был и автор “Дневника”, писавший, что
интерес русских к такому диковинному зрелищу
казался назойливым, приготовленные для поляков
жилища — неприспособленными. Но многое искупила
в их глазах пышная встреча в Москве...

Вся первая половина мая 1606 г. прошла в
непрерывных празднествах, пирах, балах. Звучала
музыка, разноязыкие речи, лилось вино, яства
сменялись одно другим. Очевидцы отмечают
необычайную оживленность царя Дмитрия
Ивановича, переодевавшегося
то в гусарское, то в московское платье и в веселье
забывшего о многом: о столкновении с польскими
послами Николаем Олесницким и Александром
Гонсевским, не пожелавшими именовать Дмитрия
Ивановича императором (а именно этого домогался
самозванец от Сигизмунда III), о глухом ропоте, как
оказалось — не случайном, московской толпы,
подогревавшейся боярами-заговорщиками.

На вершине могущества и счастья, 17 мая 1606 г.,
окончилась жизнь этого загадочного человека,
скрепившего своей кровью мертвый узел
противоречий, завязавшихся между Россией и Речью
Посполитой. Пришло время платить по счетам, и все
промахи Лжедмитрия были беспощадно
использованы. Особенно же — те случаи, когда
вчерашний царь пытался изменить привычный
московский порядок. Едва ли не основным его
преступлением было сочтено стремление разрушить
православную веру, а главным аргументом
обвинения — женитьба на Марине Мнишек. Четыре
дня спустя после переворота в рассылавшихся во
все города грамотах от имени матери царевича
Дмитрия, бывшей царицы Марии Федоровны, о
самозванце писали: “Был на Московском
государстве, и церкви Божий осквернил, и веру
христианскую хотел попрати, взял девку из Польши
латинския веры и не крестил ее, венчался с нею в
соборной церкви Пречистыя Богородицы, и помазал
ее миром, и венчал ее царским венцом, и учинити
хотел в Российском государстве люторскую и
латынскую веру, и, по своему злокозненному
умыслу, всех хотел от Бога отвести”.

Марина Мнишек и ее отец случайно уцелели во
время мятежа 17 мая 1606 г., хотя и их жизни угрожала
реальная опасность. Правительство нового царя
Василия Ивановича Шуйского взяло их под свою
защиту, так как понимало, сколь нежелательны были
бы последствия их гибели в Москве.

Неожиданно правительство столкнулось с
непризнанием его власти в землях, ранее активно
поддерживавших Лжедмитрия I. Содержание поляков
в Москве провоцировало москвичей на новые
грабежи. Чтобы обеспечить безопасность
“интернированных” поляков, было принято
решение разослать их по разным городам под
присмотром специально назначенных приставов.
Местом ссылки стали замосковные города Тверь,
Кострома, Ростов, Ярославль.

В августе 1606 г. из Москвы отправили караван
почти в 400 человек с оружием, лошадьми,
сохранившимся скарбом, — увозивший из столицы
неудачливую царицу Марину Мнишек и ее отца.
Местом их конечной остановки был выбран
Ярославль. На полтора года этот город стал их
пристанищем. В это время оба правителя, Василий
Шуйский и Сигизмунд III, столкнулись с
серьезнейшими внутренними проблемами, с
выступлениями своих подданных: в России — под
знаменами Ивана Болотникова, в Речи Посполитой —
под хоругвью краковского воеводы Николая
Зебжидовского. Но даже занятые внутренними
распрями, монархи не могли забыть о
межгосударственном кризисе, во многом влиявшем
на настроение московских служилых людей и
польской шляхты.

Летом 1607 г. Сигизмунд III отправил в Москву
посольство С. Витовского и Я. Соколиньского,
чтобы решить судьбу попавших в ссылку поляков и
заключить перемирие с царем Василием Шуйским.
Одновременно на юге России появился новый
самозваный “царь Дмитрий Иванович”. В конце
1607—начале 1608 г. он собрал целое войско, в него
входили бывшие сторонники Лжедмитрия I и
бежавшие из Речи Посполитой участники рокоша
(восстания) Николая Зебжидовского. Поскольку в
глазах Сигизмунда III они были изменниками и ушли
в Россию вопреки его воле, в отношении этого
периода нельзя говорить об открытой интервенции
Речи Посполитой в русских землях.

Согласно заключенному в июле 1608 г. перемирию,
все задержанные в Московском государстве поляки
должны были отправиться на родину. Однако Марина
Мнишек, выехавшая вместе с отцом из столицы к
польским границам, была перехвачена отрядом
Лжедмитрия II и доставлена в его подмосковный
лагерь Тушино. Не без скандала при встрече с так
называемым “мужем” и под давлением со стороны
отца Марина Мнишек приняла навязанную ей роль.
Появление Марины Мнишек в лагере “Тушинского
Вора” (так называется самозванец в русских
источниках) стало, образно говоря, козырной
картой в игре Лжедмитрия II и еще более упрочило
его положение. “Смута” ширилась и проникала в
замосковные города, в том числе и те, которые еще
недавно были местом ссылки поляков — Кострому,
Ярославль, Вологду. Вчерашние пленники въезжали
туда как лучшие гости. Правда, продолжалось это
недолго, и уже в конце 1608—начале 1609 г. по многим
присягнувшим Лжедмитрию II городам и уездам
прокатилась волна восстаний из-за недовольства
непомерными поборами и откровенными грабежами. В
Тушинском лагере разгоралась усобица между
польскими сторонниками самозванца. На выручку
царю Василию Шуйскому из Новгорода спешил
молодой талантливый полководец Михаил
Васильевич Скопин-Шуйский с отрядом наемников из
Швеции. Но об этом событии мы уже не прочитаем в
“Дневнике”, т. к. его автор, как и воевода Ю.
Мнишек, покинул Россию еще в январе 1609 г.

Осенью 1609 г. король Сигизмунд III, нарушив
перемирие, открыл прямые военные действия против
России и осадил Смоленск. По существу, это
означало победу той части польско-литовской
шляхты, которая требовала чуть ли не крестового
похода в Россию, призывала завоевать ее, как
конквистадоры Испании индейцев в Новом Свете.
Именно с этого момента началась открытая
интервенция поляков в Московское государство. Но
Сигизмунд III вынужден был считаться и со
значительной оппозицией в среде шляхты,
существовавшей, как это показано в работах
польского историка Яремы Мацишевского, в
течение всего Смутного времени и протестовавшей
против вмешательства в русские дела. Поэтому до
поры король воевал под Смоленском, который в Речи
Посполитой считали своей исконной территорией, и
в то же время искал путей сближения с русскими боярами и дворянами,
особенно в среде сторонников Лжедмитрия II,
обещая им права и вольности.

Появление еще одного претендента на русский
престол в лице представителя польской династии
раскололо Тушинский лагерь. В начале 1610 г.
сначала Лжедмитрий II, а потом и Марина Мнишек
бежали из-под Москвы в Калугу. Бывший тушинский
патриарх Филарет Никитич Романов, отец будущего
царя Михаила Федоровича, а также боярин М. Г.
Салтыков и другие, чтобы способствовать
сближению России и Речи Посполитой, в феврале 1610
г. заключили договор о призвании на русский
престол королевича Владислава. Это означало
продолжение политической линии “царя Дмитрия
Ивановича”, но уже без самозванца с его
непомерными претензиями на императорский титул
(или тех, кто пытался возобновить сыгранную
Лжедмитрием роль). Поражения, нанесенные
русскому войску польским гетманом С. Жолкевским,
заставили бояр сделать выбор в пользу королевича
Владислава. В июле 1610 г. царь Василий Шуйский был
насильно пострижен в монахи, а
противоборствующие политические группировки в
России объединились в своем решении передать
престол сыну короля Сигизмунда III.

В работах большинства советских историков это
соглашение трактовалось как “акт национальной
измены”.
Но призвание иностранного монарха на престол
вполне укладывалось в представления людей того
времени о царской власти. Никому не приходило в
голову обвинить “в измене” национального героя
Дмитрия Пожарского, некоторое время спустя
пославшего посольство в Новгород для
переговоров о призвании в 1612 г. на русский
престол шведского королевича. Да и подавляющее
большинство тех, кого мы увидим в ополчениях
против польско-литовских войск, присягнули
Владиславу во второй половине 1610 г. Единственным
препятствием мог быть вопрос веры, но в договоре
о призвании польского королевича специально
оговаривалась необходимость принятия им
православия.

Для Марины Мнишек все это означало крах ее
честолюбивых замыслов. 15 января 1610 г. Марина,
гордо именовавшая себя “императрицей”, еще
питала какие-то надежды на помощь короля
Сигизмунда III в возвращении ей русского престола
и обращалась к своему бывшему монарху со
следующими словами: “Всего лишила меня
превратная фортуна, одно лишь законное право на
московский престол осталось при мне, скрепленное
венчанием на царство, утвержденное признанием
меня наследницей и двукратной присягой всех
государственных московских чинов. Теперь я все
это представляю на милостивое и внимательное
рассмотрение вашего королевского величества. Я
убеждена, что ваше королевское величество после
мудрого обсуждения обратите на это внимание и по
природной доброте своей примете меня, а семью
мою, которая в значительной мере способствовала
этому своей кровью, храбростью и средствами,
щедро вознаградите. Это будет служить
несомненным залогом овладения Московским
государством...”.
Однако спустя несколько месяцев, в ситуации, когда польский
король находился под Смоленском, а под Москвою
стоял с войском гетман С. Жолкевский, Боярская
дума предпочла королевича Владислава
самозваному Лжедмитрию II и его супруге.
Самозванца к этому времени поддерживали лишь
“вольные казаки”, в которых служило немало
бывших холопов, крестьян и посадских людей, да
немногие приближенные дворяне. Боярское
правительство, заключая договор, рассуждало так:
лучше “государичю (Владиславу) служите, нежели
от холопей своих побитыми быти и в вечной работе
у них мучитися”.

Обретенное Московским государством равновесие
политических сил было зыбким. Добавляло
напряженности размещение в Москве польского
гарнизона во главе с Александром Гонсевским,
контролировавшим все действия управлявших
страною бояр — так называемой “Семибоярщины”.
Вскоре выяснилось явное нежелание Сигизмунда III
отпустить юного сына в опасное путешествие в
Москву, что дало основание подозревать самого
короля в претензиях на русский престол.

Неожиданно из Калуги пришли вести о гибели в
декабре 1610 г. Лжедмитрия II от рук его бывших
сторонников — татар, отомстивших за убийство
касимовского царя. Через несколько дней Марина
Мнишек родила сына, названного Иваном,
получившего у русских людей стойкое прозвище
“воренка”. Так стремительно развивались
события.

В московских землях началось брожение — не все
были довольны выбором Владислава, многие
смирялись по принуждению. Да и сами бояре
оправдывались потом, что они “живы не были” в
столице. В начале 1611 г. составилось ополчение под
руководством П. П. Ляпунова, Д. Т. Трубецкого и И. М.
Заруцкого. Оно, в основном, объединило две
политические силы: бывших сторонников царя
Василия Шуйского и ту часть тушинцев, которые до
конца оставались с Лжедмитрием II. Но этот союз,
включавший разные социальные силы, оказался
неустойчивым, и, в результате возникших в
ополчении противоречий между дворянами и
казаками, главный воевода Прокопий Ляпунов был
убит в казачьем кругу в июле 1611 г. С этого времени
главенствующее положение в ополчении перешло к
предводителю казацких таборов Ивану Мартыновичу
Заруцкому, делившему власть с другим тушинским
боярином — Трубецким.

С Заруцким же связаны и последние годы жизни в
России Марины Мнишек.
Еще год после гибели П. Ляпунова И. М. Заруцкий
безуспешно осаждал Москву, но при приближении к
ней нового ополчения К. Минина и Д. М. Пожарского
бежал из-под столицы. Его путь лежал в рязанские
земли, где ему присягнули на верность. Взяв с
собою Марину Мнишек и ее сына, Заруцкий попытался
оживить идею са-мозванчества, традиционную для
казаков на протяжении всей Смуты. Уже была
освобождена Москва, избран в феврале 1613 г. новый
царь Михаил Федорович Романов, а Заруцкий,
несмотря на поражение от правительственных
войск, сумел укрепиться осенью 1613 г. в Астрахани и
продержаться в ней с казаками целую зиму. Драма, начавшаяся в 1604 г. с
появлением самозваного царевича Дмитрия в
России, завершилась десять лет спустя на Яике,
куда бежали, теснимые правительственными
войсками воеводы И. Н. Одоевского, Иван Заруцкий,
Марина Мнишек и ее сын — “царевич” Иван
Дмитриевич. Выданные своими бывшими
сторонниками, они были привезены в Москву, где их
ожидала ужасная казнь. Заруцкий был посажен на
кол, а ребенок повешен. Марина Мнишек вскоре
умерла в заточении. Отвергая закономерные
подозрения в насильственной смерти жены
самозванца, московский посол Ф. Г. Желябужский
говорил в начале 1615 г. в Речи Посполитой: “А
Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей
воле умерла; а государю было и боярам для
обличенья ваших неправд надобна она жива. И
ныне... воровская смута вся поминовалась”.

Такова история Лжедмитрия I и Марины Мнишек, на
долгое время предопределившая полосу взаимных
столкновений, претензий и даже войн двух
государств — России и Речи Посполитой. Вопреки
словам московского посла, Смута еще продолжалась
несколько лет, но время для возможного сближения
двух государств и их унии было безвозвратно
потеряно. Не более, чем анахронизмом оказался
поход польского королевича Владислава в
сентябре 1618 г. с целью “вернуть” себе русский
престол. Деулинское перемирие, заключенное 11
декабря 1618 г. между Россией и Речью Посполитой,
несмотря на тяжелые последствия для Московского
государства — потерю Смоленска и Северских
городов, — стало поворотным моментом в истории
страны. Московские люди, пройдя через испытания,
ошибки и прозрения Смутного времени, сделали
свой выбор в пользу исконного государственного
порядка Один из самых
авторитетных историков Смуты Сергей Федорович
Платонов в книге “Москва и Запад в XVI—XVII веках”
оставил глубокое и еще не достаточно оцененное
наблюдение: “Московский народ вышел из Смуты
материально разоренным и духовно потрясенным...
Падение старых общественных устоев, вторжение
массы иностранцев в московскую жизнь,
междоусобия и связанные с ними „измены" —
расшатали старое мировоззрение, поколебали
прежнюю уверенность в том, что Москва есть
богоизбранный народ, „новый Израиль", и
открыли дорогу сторонним влияниям на русские
умы. Казалось необходимым вернуть общественное
сознание на старые пути древнего благочестия и
национальной исключительности. Во всех своих
мероприятиях новая московская власть стремилась
к тому, чтобы вернуться к старому порядку, „как
при прежних великих государях бывало". Она
пока не чувствовала, что Смута уже навсегда
опрокинула этот старый порядок и что грядущая
жизнь должна строиться заново, на сочетании
старых основ с новыми элементами.

“ДНЕВНИК МАРИНЫ МНИШЕК”, ЕГО ИЗДАНИЯ И
ПЕРЕВОДЫ. Сохранилось немало свидетельств о
Смутном времени, оставленных современниками.
Среди авторов повестей и сказаний о Смуте —
келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий
Палицын, князья Семен Шаховской и Иван
Хворостинин, дьяк Иван Тимофеев и безымянные
составители летописей и хронографов.
Интереснейшим и малоисследованным комплексом
источников являются записки и дневники поляков,
участвовавших в походах в Московское
государство, — С. Борши, С. Немоевского, Я. П.
Сапеги, С. Маскевича, С. Жолкевского и других, в
которых выражен взгляд на Россию и русских того
времени “со стороны”. Эти авторы —
представители иной европейской культуры с иными
образом мышления, религией, вкусами, привычками.
К сожалению, их описания в большинстве своем не
лишены снобизма, московские жители в них
показаны варварами, не знающими лучшей формы
правления и вольностей Речи Посполитой. Но любой
взгляд участников исторических событий
по-своему интересен.

В настоящем издании публикуется один из
памятников этого рода — “Дневник Марины
Мнишек”, рассказывающий о жене самозванца.
“Дневник Марины Мнишек” известен в науке уже
более полутора веков. Впервые он был издан в 1834 г.
в знаменитой серии “Сказания современников о
Димитрии Самозванце”, составленной Н. Г.
Устряловым.
“Дневник” представляет собой записки поляка,
находившегося в свите Марины Мнишек, о событиях
1604—1609 гг. Следовательно, название “Дневник
Марины Мнишек” — условно, оно утвердилось после
публикации записок в 1834 г. Однако оно имеет
долгую традицию употребления в исторических
работах о Смутном времени, поэтому в настоящем
издании название сохранено.

“Дневник” содержит известия о свадьбе Марины
Мнишек и Лжедмитрия I, московском восстании 17 мая
1606 г. и последовавших за ним событиях, в том числе
о пребывании в ссылке в Ярославле в 1606—1608 гг.
воеводы Ю. Мнишка с дочерью и отъезде ссыльных
поляков в Речь Посполитую. Несмотря на
занимательность затронутых в тексте этого
памятника сюжетов, он почти не изучен. Достаточно
сказать, что до сих пор нет ни одной полной
публикации его текста на русском языке, остается
открытым и вопрос об авторе произведения.

Н. Г. Устрялов положил в основу своего издания
неполную рукопись “Дневника”, считая, что его
известия идут только до конца 1607 г. По его словам,
текст был заимствован “из манускриптов ученого
Албертранди”.
Ян Албертранди (1731—1808) занимался историческими
трудами и, главным образом, сбором источников по
истории Польши.
Сделанные им в конце XVIII в. по повелению польского
короля Станислава Августа копии документов
Ватиканской библиотеки, “имеющих отношение к
истории России и Польши”, были подарены русскому послу в Варшаве,
а сын посла, в свою очередь, подарил их А. И.
Тургеневу. Так эти материалы стали известны в
России Н. М. Карамзину и Н. Г. Устрялову.

В свою очередь, А. И. Тургенев по копии, снятой Я.
Альбертранди и имевшейся в его распоряжении,
издал польский текст “Дневника Марины Мнишек”
под названием “Описание польских дел в Москве
при Дмитрии, от одного из там бывших”.
Так в научный оборот была введена достаточно
поздняя копия “Дневника”, восходящая к рукописи
Ватиканской библиотеки.

Краткое описание “Дневника Марины Мнишек”
было помещено Ф. Аделунгом в обзоре известий
иностранцев о России. Вероятно, ориентируясь на
польскую историографию, он впервые указал имя
автора “Дневника”, который, по его мнению,
“написан не этою, столь замечательною своей
судьбою женщиной, но одним из поляков, прибывших
в Москву с нею, именно Диаментовским”. Ф.
Аделунгу был известен список этого сочинения,
использовавшийся Н. Г. Устряловым и А. И.
Тургеневым. Верно указав, что текст “Дневника”
распадается на два отдела, хронологической
гранью которых является смерть самозванца,
составитель обзора вынес слишком суровый
приговор: “Вообще все сочинение представляет
гораздо меньше новых данных и событий, нежели
сколько можно было бы ожидать, принимая в
соображение положение сочинителя”.

Казалось бы, такую оценку подтверждает и то, что
В. О. Ключевский, автор единственной в своем роде
в XIX в. специальной монографии “Сказания
иностранцев о Московском государстве” (1866),
вовсе не упоминает рассматриваемых записок.
Однако Д. П. Бутурлин, Н. И. Костомаров и С. Ф.
Платонов, изучавшие историю Смутного времени,
принимали во внимание этот источник и
неоднократно (особенно Д. П. Бутурлин)
использовали его известия в своих работах.

Заслуга введения в научный оборот полного
текста памятника на языке оригинала принадлежит
профессору Львовского университета Александру
Гиршбергу (1847—1907) — автору монографических
работ о Дмитрии Самозванце и Марине Мнишек. В
составленном историком сборнике под названием
“Польша и Московия в первой половине XVII века”
текст “Дневника” не обрывался 1607 годом, как в
предшествующих публикациях, а продолжался до
января 1609 г. А. Гиршберг приписал авторство
дневниковых записей Вацлаву Диаментовскому.
Исследователь, проделав большую
текстологическую работу, выявил наиболее полную
рукопись произведения — № 1654 из библиотеки кн.
Чарторыйских в Кракове. В конце этой копии
сделана приписка, позволившая А. Гиршбергу
решить для себя вопрос о том, кто же был автором
“Дневника”: “Переписывал Войцех Добецкий,
хенцинский хорунжий, в мае 1774 года в Варшаве в иезуитском
пансионе со старой оригинальной рукописи,
писанной Диаментовским, который присутствовал
при той революции”.
Кроме полного текста, исследователю удалось
выявить в польских архивохранилищах еще два
достаточно больших фрагмента в ранних рукописях,
одна из которых относится к первой половине XVII
века и сохранила, по замечанию А. Гиршберга,
“особенности современного языка”.

А. Гиршберг выявил также редакцию “Дневника”,
приписывавшуюся другому современнику и
участнику событий в России начала XVII века —
коронному подстолию Станиславу Немоевскому. В
заголовках всех рукописей этой редакции
“Дневника Марины Мнишек” содержится указание
на авторство Немоевского, а в тексте ее проведена
редакторская правка с целью изменить все
выражения, которые могли бы вызвать сомнения, что
записки созданы этим лицом. Проведенное А.
Гиршбергом сравнение показало, что по своему
составу эта реакция близка к копии, которой
пользовались Н. Г. Устрялов и А. И. Тургенев.

Еще одна публикация “Дневника” — вторая на
русском языке — была осуществлена в 1907 году А. А.
Титовым по рукописи № 1633 из библиотеки кн.
Чарторыйских в Кракове.
Как выясняется из хранящейся в Ярославском
архиве переписки ростовского купца-историка,
собирателя рукописей А. А. Титова с профессором
Новороссийского университета А. А. Кочубинским,
ими была задумана, по образцу устряловской,
публикация сказаний современников по истории
первого и второго Лжедмитриев, куда должны были
войти “Записки” Станислава Немоевского,
“Дневник Марины Мнишек” и “Дневник” Яна Петра
Сапеги.
Однако из-за смерти переводчика в 1907 г. полностью
исполнить этот план не удалось. Имя А. А.
Кочубинского как автора перевода в издании А. А.
Титова указано не было.

Краковская рукопись, положенная в основу
публикации, в первой своей части почти дословно
повторяла текст, известный по русскому переводу
Н. Г. Устрялова, поэтому А. А. Титов опубликовал
лишь не изданное до тех пор на русском языке
продолжение “Дневника” за декабрь 1607 — январь
1609 гг. По замечанию А. А. Титова (оно основано на
сведениях хранителя библиотеки кн. Чарторыйских
Луки Голембовского, переписывавшего в 1817 г.
рукопись, с которой и делался перевод), автором
“Дневника” был Авраам Рожнятовский.

Даты рождения и смерти А. Рожнятовского
неизвестны, он происходил из шляхетского рода, в
1595 г. учился в Виленской академии. В более позднее
время он известен как дворянин и предводитель
хоругви сандомирского воеводы Юрия Мнишка. В
этом качестве Рожнятовский участвовал в походе
первого самозванца, а далее разделил судьбу
своего патрона и находился в ссылке в Ярославле и
Вологде. По возвращении из России Рожнятовский
опубликовал ряд литературных произведений.

В работах наших историков, в которых
упоминается “Дневник Марины Мнишек”,
встречаются разногласия по вопросу о его авторе.
Чаще всего к этому источнику обращались историки
восстания И. Болотникова, особенно И. И. Смирнов,
использовавший издание А. Гиршберга.
Под редакцией И. И. Смирнова в 1959 г. единственный
раз в советское время были опубликованы
фрагменты “Дневника”, подготовленные к печати
историками А. И. Копаневым и А. Г. Маньковым, с
указанием на авторство Вацлава Диаментовского.
Это издание носило учебный характер, поэтому в
нем были переведены и откомментированы лишь те
сведения, которые имели отношение к теме
сборника — “Восстание И. Болотникова”, другие
же известия, касающиеся пребывания в ссылке в
Ярославле Марины Мнишек и ее отца, были опущены
без всяких оговорок. К мнению об авторстве А.
Рожнятовского предложил вернуться Н. П. Долинин.
Ученый раскрыл сложную историю текста
“Дневника”, сравнил имеющиеся русские переводы
с изданием А. Гиршберга, указал на их неточности и
лакуны.
Теперь, как следует из авторитетного указателя
дневников и воспоминаний современников о России,
изданного под редакцией П. А. Зайончковского, <
и из последних работ Р. Г. Скрынникова по истории
восстания И. Болотникова,
автором “Дневника Марины Мнишек” принято
считать А. Рожнятовского.

Таким образом, для изданий и переводов
“Дневника Марины Мнишек” использовались копия
рукописи из Ватиканской библиотеки, сделанная Я.
Альбертранди, и две рукописи краковского музея
кн. Чарторыйских (№ 1633 и 1654), переписанные в конце
XVIII—начале XIX в. Из них наиболее полной является
рукопись № 1654, положенная в основу польского
издания А. Гиршберга. Но другая редакция
“Дневника”, представленная списками
Альбертранди и Л. Голембовского и известная в
русских переводах, сохраняет свое значение.

В настоящем издании перевод основан на копии
краковской рукописи № 1633, снятой по заказу А. А.
Титова и хранящейся в Ростово-Ярославском
музее-заповеднике.
Текст переводов изданий Н. Г. Устрялова и А. А.
Титова был заново сверен с этой рукописью.
Одновременно титовская рукопись была
сопоставлена с публикацией А. Гиршберга и
выявлены фрагменты “Дневника”, никогда не
появлявшиеся в русском переводе. Фрагменты,
впервые переведенные для настоящего издания,
набраны курсивом.

Обратимся к изучению структуры “Дневника” и
его значимости для исторических исследований. В
используемой рукописи “Дневника” отсутствует
общий заголовок, в других рукописях встречаются
разные названия. Перед всем текстом помещено
сочинение общего характера “О Дмитрии
Ивановиче”, излагающее предысторию появления
царевича Дмитрия в Речи Посполитой и описывающее
завоевание им русского престола. Первая книга,
заголовок которой в используемой рукописи
отсутствует, начинается с известий за ноябрь 1605
г., четырнадцатый раздел в ней приходится на
декабрь 1606 г. Вторая, третья и четвертая книги
начинаются каждая с нового года, и далее
изложение идет по разделам, нумерация их
совпадает с номером месяца, именем которого эти
разделы и называются.

По сравнению с опубликованным А. Гиршбергом
текстом титовская рукопись имеет следующие
лакуны (кроме пропуска отдельных слов и
выражений): 1) ответы Ю. Мнишка на вопросы думных
бояр в июне 1606 г.; 2) известия за 21 сентября 1606—21
марта 1607 гг.; 3) известия за 23 августа 1607 г.—25
октября 1607 г.; 4) известия за 16—26 февраля 1608 г.

При изучении известий “Дневника” необходимо
помнить, что в публикуемом источнике условно
можно выделить две части. Первая — до событий 17
мая 1606 г. и последовавшей затем высылки
задержанных в Москве поляков по разным городам, а
вторая — со времени начала ссылки в Ярославле Ю.
Мнишка, его дочери и их свиты. Первая часть
напоминает своеобразный отчет о событиях,
вероятно, записанный в более позднее время или,
по крайней мере, подвергшийся редактированию. О
личности автора и о том, что с ним происходило,
“Дневник” почти не дает сведений. Иногда автор
проговаривается о себе, и всякий раз мы видим, что
эти записи сделаны человеком, хорошо знающим
последующий ход событий. В известии за 22 апреля
1606 г. читаем, что во время остановки свадебного
поезда Марины Мнишек в Смоленске, по словам
автора “Дневника”, его слуга “запалил...
несколько фунтов пороха, которым себе выжег
глаза и лицо”. А далее в “Дневнике” следует
интересное суждение: “И то-то, видно, и было
первое худое предзнаменование дальнейших наших
неудач, — замечает автор, — как и того
несчастного человека,
ибо он потом в Москве умер, а нас все-таки Господь
Бог спас по милости своей”.
Регулярный и точно датированный характер
записи приобретают лишь с рассказа о приезде в
Краков 9 ноября 1605 г. царского посла Афанасия
Власьева. Здесь основное внимание автора
“Дневника” занимает перечень подарков (по сути,
их делопроизводственный реестр), привезенных от
“царя Дмитрия Ивановича” его невесте Марине
Мнишек и ее семье. В этом разделе скрупулезно, с
большой степенью точности фиксируется приезд
царских гонцов, торопивших воеводу Ю. Мнишка с
отъездом в Москву. Записи здесь коротки и создают
впечатление не цельного текста, а, скорее,
компиляции из отдельных заметок, сделанных “по
горячим следам”, и каких-то документов,
находившихся в распоряжении автора. Таковы,
например, “Последовательность пути в Москву” и
“Список свиты, поезда, который переехал
границу”, тщательно фиксировавшие все
населенные пункты, где останавливался свадебный
поезд, и точно указывавшие имена и чины людей в
свите, число их слуг и количество лошадей.

Подробно описаны в “Дневнике” все майские
события 1606 г., начиная с въезда в Москву воеводы Ю.
Мнишка, в свите которого находился в то время
автор. Он сообщает любопытные бытовые
подробности, поразившие его: о диковинном мосте
без опор, о гусарской одежде встречавшего
поляков П. Ф. Басманова, о затейливых пирогах и
других кушаньях, присланных приехавшим в знак
царского расположения. Только очевидец мог
записать свои гастрономические ощущения: “Потом
оказалось, что все было невкусно, ибо несолено”.

Автор “Дневника” присутствовал на церемонии
первого приема воеводы Ю. Мнишка “царем Дмитрием
Ивановичем”, описал царский трон, порядок
приема, причем обмолвился о реакции царя на
обращенную к нему речь Мнишка, записав, что
Дмитрий Иванович “плакал, как бобр” (до
настоящего времени сохранившийся польский
эквивалент русского выражения “лить слезы в три
ручья”). Записал автор “Дневника” и то, что он
был допущен в числе других слуг Мнишка к царской
руке. С упоминания об этом приеме (где нашлось
также место для описания царского пира и
прибытия во время него лапландцев с данью)
начинаются обстоятельно записанные известия
“Дневника”, сделанные, вероятно, сразу же после
событий. В этой части “Дневника” приводятся
дословно речи послов Н. Олесницкого и А.
Гонсевского и описано их знаменитое
столкновение с Лжедмитрием по поводу
императорского титула. Текст их совпадает
полностью с известиями другого источника —
“Дневника польских послов” 1606—1608 гг., автором
которого, как предполагают, был А. Гонсевский.
Каким образом и когда в “Дневник Марины Мнишек”
попали речи польских послов, установить трудно,
но это еще раз подтверждает предположение о
последующем редактировании первой части
рукописи.

Со многими достоверными подробностями описан в
“Дневнике” трагический день 17 (27 по новому
стилю) мая 1606 г., когда в ходе восстания в Москве
погибло не менее 500 поляков, в том числе вполне
мирные священники, музыканты, слуги, а также
немало москвичей, принявших участие в нападении
на дворы, где был расквартирован Ю. Мнишек и его
приближенные. Автор “Дневника” как будто
успевает побывать во всех горячих точках
столичного города, описывая разбои московских
жителей и оборону поляков в разных местах. Однако
известно, что сам он в этот день находился с воеводою
Ю. Мнишком (“тогда немного нас было во дворе”) и
не смог бы описать без расспроса очевидцев бои на
Никитской улице, где находилась Марина Мнишек, во
дворах Вишневецкого, Тарло, ксендза Помасского и
многих других. Он торопился записать имена
известных ему убитых поляков, подробности о
гибели и глумлении над телами Лжедмитрия I и П. Ф.
Басманова, создавая, таким образом, рассказ о
событиях того памятного дня, отнюдь не похожий на
впечатления случайного очевидца.

Начиная с заголовка “Новый Царь” в тексте
“Дневника” записаны события, происходившие во
время царствования Василия Шуйского, который
упоминается как “этот царь теперешний”. Стиль
записей меняется, они становятся короче и в них
отражено все сколько-нибудь значительное,
происходившее с автором, что только можно было
доверить бумаге. В этой части “Дневника”
содержатся известия о нескольких месяцах,
проведенных воеводой Ю. Мнишком с дочерью в
Москве до конца августа 1606 г., когда они были
отправлены в ссылку в Ярославль, о внутренней
истории польской колонии, жившей там под
присмотром до лета 1608 г., о переезде оставшихся
поляков в Вологду, после того как Марину Мнишек и
ее отца проводили в Москву, о положении в
Тушинском лагере под Москвой.

Изменившийся образ жизни автора “Дневника”
повлиял на то, что он стал записывать приходившие
слухи и известия, сознавая иногда их
недостоверный характер. В текст источника
заносилось описание происшествий и
происходивших разговоров, то есть сама
повседневная жизнь. Для современника эти записи
не могли иметь большого значения, но со временем
они превратились в уникальный источник, так как
ни по каким другим делопроизводственным
материалам не восстановить того, что знал автор.
Всего один пример. Внимание историков давно
привлекает известие “Дневника”, как через
Ярославль провозили плененного Ивана
Болотникова, вождя восстания против царя Василия
Шуйского. Поскольку везли его в Каргополь, можно
было предположить, что дорога эта проходила
через Ярославль. Но никакая фантазия не помогла
бы исследователю восстановить фразу, брошенную
Болотниковым в ответ на придирки встретивших его
ярославских служилых людей, которым показалось,
что “разбойника” везут слишком вольно: “Я вас
самих скоро буду заковывать и в медвежьи шкуры
обшивать”.

Особенностью “Дневника” является включение в
его текст полностью или в изложении по
“пунктам” некоторых писем, приходивших к воеводе Ю. Мнишку,
например, от монаха-августинца Николая де Мелло,
находившегося в ссылке в Ростовском
Борисоглебском монастыре, и пана Кемеровского. В
“Дневник” включены также письма самого воеводы
Ю. Мнишка (после его отъезда из Ярославля) и
польских послов из Москвы в Ярославль с
известием о заключенном перемирии и отправке
всех ссыльных из России в Польшу. Текст
последнего письма сохранился в дипломатической
переписке
и дословно совпадает с переданным в “Дневнике”.
Это позволяет с доверием относиться к другим
приведенным в тексте “Дневника” документам из
архива воеводы Ю. Мнишка и, более того,
предположить, что автор памятника имел какое-то
отношение к ведению воеводского архива. Иначе
трудно объяснить, каким образом попадали к нему
письма, адресованные Ю. Мнишку, и почему при
всеобщей нужде, о которой не раз свидетельствует
автор “Дневника”, из всех поляков в Ярославле
лишь у него, кроме стремления записать
происходившее, нашлись бумага и чернила, бывшие в
глазах приставов “заповедным” товаром.

Вторая часть “Дневника” содержит достаточно
много деталей для восстановления облика его
автора. Он часто употребляет латинские и, на что
обратила внимание А. Л. Хорошкевич, немецкие
выражения, слова, обороты речи. Это
свидетельствует о его знакомстве с языком или о
том, что он жил среди немцев. Несомненно, это
ревностный католик, упоминающий в “Дневнике” о
всех значимых католических праздниках, глубоко
скорбящий о потере в Ярославле духовного отца
Бенедикта Анзерина. Текст “Дневника” позволяет
проследить смену отношения его автора к русским,
“москве”: в то время, когда судьба была более
благосклонна к нему, записки носят относительно
беспристрастный тон, автор проявляет искреннее
любопытство к обычаям страны, ее древностям.
Однако в основном мы видим резкое неприятие
“москвы”, основанное как на религиозных
разногласиях, так и на другом видении мира и
общественного устройства. В “Дневнике”
подчеркиваются варварские обычаи и варварское
поведение людей в России. Досталось и мужикам
—автор “Дневника” два раза упоминает свою
любимую поговорку о том, что “мужику присягнуть,
что ягоду проглотить”, досталось и московским
панам, его собратьям по благородному сословию, за
отсутствие у них европейского лоска. Так,
описывая пир у ярославского воеводы князя Федора
Барятинского, служившего тушинцам, гость
снисходительно замечает: “Было смешно глядеть,
как сам князь ел без тарелки и клал кости на
скатерть”. И как приговор всему образу правления
в России звучит следующая сентенция автора
“Дневника”: “Ибо и всегда там больше мир может,
нежели сенат, а особенно когда случаются
избрание царя или бунты”.
...................................................


Борис Синюков


Про кремли, чети, засеки, первых Романовых и казаков-разбойников



Эта статья навеяна “праздником русских кремлей”, который проходил в городе Коломне, но я на нем не был, хотя и находился в Коломне. Я посчитал более полезным, почитать Большую советскую энциклопедию на эту тему. Кремли были перечислены в статье, сообщавшей об этом празднике русских кремлей. Я их сгруппировал по своему усмотрению, не забыв, что главный наш Кремль как-то не участвовал в этом торжестве. И то, - подумал я, - какой же народный праздник может быть в осажденной этим самым народом крепости? Кто позволит, пока еда, вода и порох у осажденных в наличии, а гарнизон пока не предал?

Начну перечислять с тех городов, которые стояли на пути “из варяг в греки”, но только не на реку Ловать, что совершенное идиотство, а, отклоняясь от пути на нее, от Смоленска на восток, через Волок Ламский, до Вологды, Костромы и далее до Урала, ибо здесь он и был, этот путь из варяг в греки, а вовсе не по Ловати до Новгорода. (См. мои другие работы).

Вологда. Расположена на пересечении пути Москва - Архангельск и Великий Новгород - Вятка (Киров). Основана Новгородским княжеством на волоке между реками Сухоной и Шексной (1147г.), ровесница Москвы. С основания Петербурга значение города упало, он превратился в ссыльный город. Вологодское масло, вологодские кружева. Кресты на церквах – католические, соборы киевского типа, итальянские портики с колоннами на первом этаже зданий.

Углич, Ярославская область (937г,). Принадлежал Владимиро-Суздальскому княжеству до 12 века, затем – Ростовскому, с 1329 – Московскому. В Угличе погиб царевич Дмитрий Иванович, сын мифического царя Ивана Грозного, состоящего из четырех царей по данным новой хронологии Носовского и Фоменко. “Угличское дело” по этому поводу вел князь Шуйский, ставший впоследствии царем Шуйским. В 1608 -11 разрушен “поляками”, которые не меньше русские, чем весь русский народ. Кремль построен на высоком мысу, далеко вдающемся в Волгу. Дворец угличских князей (дворец царевича Дмитрия) совершенно североитальянского типа, даже печная труба расположена выступом на наружной стене дома, как бы пристроена к стене. Русские так никогда бы не построили. Им надо, чтобы труба отдавала тепло внутрь здания, а не улицу грела зимой. Итальянцам же совершенно не нужен такой обогрев дома, надо, наоборот, чтобы тепло от печи не оставалось внутри дома, без этого жарко. И до сих пор в Италии так трубы сооружают, сам видел.

Изборск. Древнейший русский город, как пишут в БСЭ, но ныне простое село, расположен в 30 километрах от Пскова на запад (862г.). Здесь было труворово городище дескать, хотя самого Трувора никогда не было в живых, как это доказано ныне. “Братья Рюрик, Синеус и Трувор” – это по современным понятиям лингвистики “Рюрик с дружиной, чадами и домочадцами”, что-то вроде этого. В 1303 году перенесен на 250 метров восточнее, то есть ближе к современной деревне, на Жеравью гору (Журавью?), где в 1330 году построена каменная крепость - кремль. Считается, что именно здесь записаны “Изборники Святослава” в 1073 году, которые представляют собой жизненные поучения, а также основы грамматики, логики, поэтики, включая притчи, загадки. Странный это город, но докапываться не хочу.

Дмитров. Расположен на реке Яхроме в бассейне Волги, основан, как и Москва, Юрием Долгоруким в 1154 году. До 13 века – центр удельного княжества, с 14 века присоединен к Московскому княжеству. Постройки – тоже итальянского типа, барокко. Но есть и деревянные срубы – жилища с глинобитными печами в раскопах 12 века. “Присоединение” к Московскому княжеству не очень хорошо согласуется с постройкой Дмитрова Долгоруким. Если он построил как Москву, так и Дмитров, то и княжество одно должно быть. А тут Москве пришлось его “присоединять”, как какие-то Казань или Новгород, Смоленск и так далее.

Смоленск. Кривичи, дескать, построили в 863 году на пути из варяг в греки на берегу Днепра. Что из варяг в греки – это точно, как раз здесь-то путь и проходил, и как раз здесь свернул направо от задолбанного нам историками. Принадлежал Киевской Руси, а, по-моему, вообще – итальянским торговцам лесом, как и сама Киевская Русь во главе с Киевом. Ибо храмы все древние – киевского типа, а последние – итальянского, или византийского, если хотите. Кресты на храмах – тоже католические, с одной перекладиной. С 12 века центр Смоленского княжества, что совершенно правильно, так как новый, мой, путь из варяг в греки разделился на отрезки самовластные. Вот их, эти отрезки, и завоевывала, покоряла, присоединяла и “брала” впоследствии Московская Русь. Не было бы этой завоевательской Руси, карта Восточной Европы точности была бы сегодня такой же “лоскутной” как и Западной Европы. Но “взять” Смоленск, этот стратегический пункт на пути русской лиственницы на Запад, и в первую очередь, в Венецию, было не так-то просто. В 1404 -1514 годах Смоленское княжество захватила Литва, затем у Литвы его отобрала Москва. В 1609 году Польша оказалась сильнее в этих краях. С 1667 года в результате Андрусовского перемирия Смоленское княжество снова перешло к Московской Руси. По этому перемирию, сотворенному Ватиканом на 13,5 лет, даже Киев должен был остаться за Москвой до 1969 года, чтобы не разрывалась “лесная цепочка”. Но Москва “удержала” его за собой до самого “вечного мира” от 1686 года. Запорожская Сечь осталась под “совместным управлением” Польши и России, Левобережная Украина за Москвой, Правобережнаяя Украина и Белоруссия – за Польшей. Смоленск, как и Новгород, характеризуется деревянными мостовыми в 21 ярус, берестяными грамотами. А чем же ему еще характеризоваться? Он и принадлежал как страна-вассал огромной Новгородской империи, простиравшейся от Смоленска до Соловков и до Урала, а Московской империи вообще тогда не было.

Новгородская империя резко отличалась от Московской империи. Это была торговая империя, она не вмешивалась во внутреннюю жизнь своих стран-вассалов. Она только осуществляла в них свою торговую политику, потому и казалось, что это империя. Просто новгородцы пронизывали все эти, будем говорить, страны своими товарами и поддерживали экспорт лиственницы до Днепра, осуществляли охрану этого пути со всеми волоками и организовывая на этом пути лесорубные и транспортные работы. Поэтому всем странам и народам, входившим в это “СНГ”, жилось хорошо, даже лучше чем, если бы империи не было. Об этом говорит хотя бы тот факт, что Великий Новгород жил довольно скромно и не накопил таких богатств как Москва. То есть это была нормальная католическая не только по названию, но и по сути, империя западного типа, такая как империя Габсбургов, Гогенцоллернов и так далее, но не наполеоновская завоевательная, разумеется. Я хочу сказать, что это была чисто идеологическая империя, основанная на католичестве вере, которое на Западе потом преобразовалась путем Реформации ее в суверенные государства на базе протестантизма.

Меня очень заинтересовала Кострома, не обладающая почему-то кремлем, как все выше перечисленные древние русские города, поэтому не вошедшая в список “празднования кремлей” (“Собор российских кремлей”), опубликованных Московском комсомольце за 24 августа 2001 года, откуда я и взял вышеперечисленные города, а остальные добавлю в дальнейшем. Чем Кострома характерна? Во-первых, тем, что эта область была заполнена как раз той лиственницей, которая требовалась для свай в Венеции. На остальном необозримом пространстве Восточной Европы, не говоря уже о Западной Европе, лиственницы практически нигде нет. За исключением высокогорной, кривой и разлапистой. И даже Петр I, которому понадобилась лиственница на сваи под Исаакий, и вообще под весь Петербург, “Северную Венецию”, возил ее отсюда, а потом стал искусственно разводить в самой Прибалтике. И современные данные ботаники (“Жизнь растений”) говорят о том, что лиственницу в Костроме всю извели, так что приходилось за ней ходить все дальше на восток, аж на Средне-Северный Урал, и еще дальше, в Зауралье, на реку Конда.

Во-вторых, о древней Костроме Большой советской энциклопедии практически ничего не известно. Разве следующее, это известия? “Основана в 12 веке, впервые упоминается в Тверской летописи под 1213. С начала 13 и до 17 века (400 лет, не мало) неоднократно подвергалась опустошительным набегам татарами, новогородскими ушкуйниками, полько-литовскими войсками. В середине 13 века – удельное княжество, в середине 14 века вошла в состав Московского государства. Во время польско-шведской интервенции начала 17 века Кострома сыграла видную роль в организации ополчения Минина и Пожарского”. С 1719 года, заметьте, специально отмечено: “провинциальный город”, даже и не губернский, или как сейчас – областной. Вот и вся история. Но Вы же видели, что даже для более мелких древнерусских городов нашлись более глубокие сведения об их основании и строительстве. Я чувствую здесь преднамеренное умаление и утаивание ранней истории Костромы в БСЭ, тем более что советская энциклопедия переписана в историческом отношении с царских книг. Патриот-крестьянин Иван Сусанин – тоже из Костромы и именно там водил поляков по болотам. И как там народились разом Минин, Пожарский и Сусанин – основные благодетели Романовых? И даже “временный” царь Шуйский.

В третьих, другие сведения о Костроме, по недосмотру туда попавшие, вызывают тоже размышления. Там развито производство сыра, какового по всей России нет, за исключением “голландского” сыра, привезенного Петром. Там, оказывается, развито в деревне Красной ювелирное производство, словно это Венеция российская. Там имеется специфическая порода высокопроизводительных коров (костромская порода), каковых во всей остальной России нет. Там, как кочка среди болота, образовалось кожевенное обувное производство среди остальных просторов “русских лаптей”. Словно это тоже Италия попала в Кострому. О древней архитектуре Костромы не сказано ни слова. Однако есть картинка, на которой нарисовано древнее строение – почти точная копия вологодского строения, с итальянскими портиками, поддерживаемыми колоннадой вдоль дома – типично венецианские.

В четвертых, слово итальянское “конд”, ставшее в русском языке “кондовый”, “некондиция” и так далее, раньше, на первых порах, согласно Владимиру Далю относилось только к древесине, именно к лесу на корню потом “прилепилось”к тонкослоистому, крепкому, не с болота, лесу как материалу вообще, а затем - еще шире, и стало обозначать просто хорошее и плохое, в том числе и к “кондовым” старикам, крепким и румяньм как яблочко. А затем, когда лиственницу в Костроме всю вырубили, а железобетонных свай еще не придумали, стали пробираться на восток вслед за лиственницей, и добрались до Урала, и даже перешагнули через него в Ханты-Мансийский национальный округ, им встетилось такое обилие ровных как свечка лиственниц, что даже реку, в пойме которой находились эти чудо-леса, назвали рекой Конда, то есть “кондиция”, или то, что нужно. Притом здесь на карте есть даже обширная низменность, названная Кондинской. Сама Конда впадает в Иртыш, но верховье ее - река Тура и река Усьва практически стекают с одной горы, по разные ее стороны, только Усьва уже относится к бассейну Волги. Но все это может показаться простым совпадением?

Давайте разбираться. Кондоминиум – [от лат. сon (cum) – вместе и dominium – владение] – совместное управление одной и той же территорией двумя или несколькими государствами, например, Великобритания и Египет когда-то установили кондоминиум над Суданом. Кондак – (от греч. Kontaktion) – жанр ранневизантийской церковной поэзии и музыки, вытесненный впоследствии каноном (как жанром гимнографии). Тут нас словарь пытается сбить с толку. Вместо того, чтобы сказать, что кондак – хоровое пение, совместное пение, начинает нести околесицу. Кондакарное пение – характерное для богослужения при княжеском дворе в Киевской Руси. Опять же несут несуразицу, надо сказать хоровое пение, хотя бы и церковное, ибо “конгломерат – скученный, механическое соединение чего-либо разнородного”, а “конденсат – (от лат. condensatus – уплотненный, сгущенный) – жидкость от конденсации газа или пара”. То есть везде применяется слово “кон” – вместе. Если этого мало, то продолжу, “кондотьеры (итальянск. Condottieri) – предводители наемных военных отрядов”, хотя надо было бы сказать “объединители, а потому и предводители своих отрядов”. Например, “кондукт (от лат. conduco – веду, сопровождаю) – жанр многоголосой музыки”, а кондуит – надо сказать не от франц. Conduite – поведение – журнал для записи проступков, а от “кон” – вместе, список всех учеников, независимо от их поведения. И тогда станет понятие слово кондуктор, собиратель всех, а вовсе не “кондуктор (от лат. conductor – сопровождающий) – направляющая в механике, кондуктор трамвая”, ибо кондуктор в трамвае не имеет ничего общего с направляющей в механике. Конкубинат в основе своей не – “лат. – сожительство мужчины и женщины без заключения брака”, а все-таки и в первую очередь, просто нахождение вместе, в совокупности. А для уточнения “без заключения брака” надо бы добавить дополнительное “лат.” словечко, какое? – не знаю. Очень хорошо подобрано словечко для божества: “Конкордия (лат. – согласие), древнеримское божество, олицетворяющее согласие граждан”. Неплохо и “консилиум – лат. совет”, хотя главное здесь не совет, а совместное заключение. Обратите внимание на двоякое написание слова “вместе”: кон и кум. И вам станет понятнее слово “комиций [от лат. co(m)ire – собираться] – народное собрание в Римской республике”. Перехожу к Словарю Даля. По нему “конда – (вологодск., пермск. – боровая, не болотная сосна, крепкая, мелкослойная и смолистая, растущая на сухом месте, вообще превосходный, первой руки лес”, а кондолай – лось”, то есть житель этого хорошего леса. Добавлю, что Кондома – левый приток реки Томь в Сибири, а какой там лес хороший был – вы и не узнаете теперь, весь его “зэка” вырубили. Я еще должен обратить ваше внимание, что слово “вместе” превратилось по смыслу в слово “хороший” потому, что русские не сразу догадались, что итальянцы хотели сказать не только “хороший”, но – “все как один”, или “один к одному”. Вот и подумайте теперь, как итальянское слово “кон” в дополнение к слову “баста” попало аж за Урал?

Тогда, в пятых. Владимир Даль очень удивлялся одному факту, но так и не смог его объяснить ни себе, ни нам. Сей выдающийся полевой, заостряю, не кабинетный, а полевой ученый, посвятивший большую часть своей жизни изучению русского языка непосредственно среди его носителей, заметил, что многие “малороссийские”, то есть украинские слова, распространяются по пути “из варяг в греки” вплоть до Смоленска, а потом вдруг сворачивают с этого пути.

Нет бы этим словам двигаться по реке Ловать дальше к Великому Новгороду, хотя их и там немного есть. Но большинство из них резко меняют направление на восток, причем не на Москву, а севернее ее, приблизительно к Волоколамску (Волоку Дамскому) и через него устремляются на другой волок – вологодский и попадают аж в Костромскую губернию. Мало того, они вслед за вырубкой лиственницы, о которой Даль просто не знал, устремляются дальше на восток, вплоть до Уральских гор около реки Камы и даже переваливают их, попадая в Ханты-Мансийск, который при Дале еще так и не назывался. “Самоеды” там жили.

При этом Даль ведь не я, он собаку съел в языкознании. Он много приводит таких одинаковых для всего откорректированного мной пути “из варяг в греки” слов и корней, ему поневоле поверите. Мне же понравилось одно итальянское слово, а именно баста, то есть, все, хватит, кончай. Это чисто итальянское и очень употребительное у них слово, которое итальянцы повторяют раз сорок в день, не меньше, а мы – значительно реже. Правда, забастовку от него произвели. Да как же попало это слово в Кострому и далее, на Урал? Кроме как навстречу лиственнице не могло попасть. Притом, когда не знаешь чужого языка, как пришлые итальянцы, так и хочется выражаться односложно, примитивно, дескать, баста, больше не надо. А чужой языкодержатель, в свою очередь, то и дело, слыша баста, да баста, сам через неделю станет его говорить, чтобы сделать приятно иностранцу и похвалиться своей сообразительностью. Кто жил среди носителей чужого языка, не зная на нем ни слова, не даст мне соврать.

Прибавьте сюда то, что я выше написал про костромской сыр, про коров, ювелиров и сапожников не из лыка, а из кожи, и так далее, и у вас возникнет твердое подозрение, что путь “из варяг в греки” свернул на Кострому. Не доходя до идиотской реки Ловать, на которую чтобы попасть из Смоленска, надо еще одну реку сперва переплыть, а именно приток Западной Двины, которая раза в четыре шире самой Ловати. И попытайтесь еще раз прочесть, что же пишут историки нашей родины про товары, которые, дескать, возили по этому пути. Там же сплошная дурь, возить-то совсем нечего. Белок и соболей на плече можно принести, а золото с серебром обратно, так это еще проще, в кармане. Вот лес сплавлять до устья Днепра – это другое дело, серьезная транспортная артерия. Притом лиственница проклятая чуть намокнет – тонет, поэтому возить ее надо было на плотах, например, из сосны. А без лиственницы Венецию не построить, она же вся на сваях, как и Петербург. А когда там она, Венеция, построена? Шибко давно. Как раз в те времена, когда у нас государственность начала образовываться, и венецианские послы один за другим к нам зачастили. Они ведь первыми из всей Западной Европы к нам прибыли. Зачем бы это? Никак за соболями или за пенькой с салом? Мы ведь и ныне ничего иного, технологичного, не продаем. Правда, пеньку заменили газом, из него тоже веревки можно делать – полиэтиленовые, а сало – нефтью, тоже – жирная. Соболя же передохли.

Теперь надо вспомнить, что есть два Галича, один в Западной Украине, на восточных склонах Карпат, а другой - аж в Костромской же опять области. Рассмотрю пока не историю их, а только – ботанику. В Галиче на Карпатах когда-то давно высоко в горах, на северо-восточных их склонах, росла лиственница, но как только она потребовалась на венецианские сваи, ее тут же немедленно вырубили, ни одной сегодня нет. К ботанике присовокуплю правила словообразования, согласно которым в родственных языках, каковыми являются украинский и русский, не бывает так, чтобы случайно два места в разных концах назвали бы одним и тем же словом, например, Галич. На языке австралийских аборигенов и русском такое созвучное слово случайно может появиться, только оно, конечно, не будет обозначать одно и то же, например, слово лапоть может появиться в каком-либо языке, только оно не будет означать в действительности лапоть, обувь, а совсем что-нибудь другое, например, любовь. А тут на тебе, и тут, и там – Галич. И тоже по отношению к горам. Так, Галичская возвышенность или Галичско-Чухломская – моренная гряда, входящая в систему Северных увалов, расположена в Костромской и Вологодской областях. И тут же имеется Галичское озеро, а неподалеку – Галичский клад медных изделий культового назначения около 13 века до нашей эры. Заметьте, до нашей. Было когда-то и Галичское княжество в этом месте. Энциклопедия добавляет: “Впервые упоминается в летописи в 1238 году под названием Галича Мерьского. В 13 веке – центр Галичского княжества, первым князем которого был брат Александра Невского – Константин Ярославич. В начале второй половины 14 века был присоединен к Московскому княжеству”.

Теперь перебазируемся к Галичу украинскому, вернее, карпатскому: “Галич – древнерусский город (ныне близ селения Крылос) в 5 километрах к северу от современного Галича. Впервые упомянут в Ипатьевской летописи 1140 года. С 1144 – столица Галичского княжества. В 1199 стал столицей Галицко-Волынского княжества”, где была написана Галицко-Волынская летопись, о которой “в литературе высказываются различные мнения о времени ее составления, отдельных ее частей и редакций”, а “хронология ее чрезвычайно запутана”.

Однако бог с ней, с хронологией, лучше давайте вспомним как любили ново-американцы давать в Новом свете старые свои родовые названия из Европы. Я уже не говорю о новом Йорке, там даже Москва есть. И эта тяга к привычным названиям немало наломала дров во всем историческом мире, во всех царствах-государствах, даже и в Австралии. Мне не довелось читать про то, почему же все-таки Галич карпатский перекочевал в Галич костромской. Но на основании вышеизложенного невольно напрашивается мысль, что когда быстренько срубили все лиственницы в Карпатах, а потом нашли точно такие же лиственницы в Костроме, то невольно назвали “моренную гряду” привычным именем Галич. А вы как думаете? Или у вас есть другое объяснение?

Хотел остановиться на том, что не только украинские словечки перекочевали в Кострому и даже за Урал, но и итальянские, точнее, венецианские, которые в свою очередь, резко отличаются от северо-итальянских наречий и ближе мне кажутся к еврейскому выговору, да уж ладно, не буду, места мало. Я ведь речь-то веду все-таки о России. И мне надо еще остановиться на так называемых “четях”, то есть четвертях. Очень уж они мне интересными показались в связи с рассмотрением русских городов. Дело в том, что в БСЭ рядом с Галицией, которая одно и то же, что и Галич, есть такая маленькая статейка, привожу ее полностью:

“Галицкая четверть, один из центральных территориальных судебно-административных финансовых органов России 16-17 веков, ведавший городом Галичем с уездами. Смотри Чети”. Не видно же отсюда, к какому именно Галичу относится данная четь? Так вот, чети или четвертные приказы возникли после отмены кормлений (ставили надзорного за крестьянами и мещанами и он с них “кормился” сколько бог на душу ему положит). Так вот, четей всего было, начиная с 1561 года и кончая 1619 годом, пять: Новгородская четверть – Нижегородская (Новгород, Нижний Новгород, Псков, Вологда, Архангельск), Владимирская (Владимир, Тверь, Тула, Орел), Костромская четверть –Ярославская (Кострома, Ярославль, Муром), Галицкая (Галич, Белоозеро, Шуя) и Устюжская (Великий Устюг, Сольвычегодск).

Эти чети мне не совсем нравятся, какие-то они неравномерные, а некоторых четей вообще нет, как будто земли вовсе не подчиняются Московии. И Новгородская – Нижегородская четь какая-то странная. Но давайте по порядку.

Когда читаешь в Кенигсбергской летописи, она же так называемое сказание Нестора, про то, как Ной поделил мир между Симом, Хамом и Иафетом, смех и грех, да и только. Приблизительно плошади их владенья можно соотнести как 1:5: 100, за абсолютную точность не ручаюсь, но все же соотношение приблизительно таково, если еще не обиднее для Сима, да собственно и для Хама. Во владеньях Сима перечислены все деревеньки на пятачке в частичку Малой Азии, приблизительно равную нынешнему Израилю. Для Хама выделено земли значительно больше, даже, по-моему, Корсика туда попала. Зато владения Иафета описываются такими блоками, как нынешний Красноярский край. Какие там деревеньки? Туда целиком попадают Англия, вся Восточная Европа, которая раза в три больше Западной и другие столь же крупные куски земли, причем называются не древние, а их современные имена, имена начала 18 века. Откуда только “Нестор” их узнал в 10 веке? Не верите? Почитайте сами. Убедитесь. Я к тому клоню, что не могли московские цари, несмотря на их известную безграмотность, так бездарно поделить свои владения, перепрыгивая большими четями через маленькие.

Вы только посмотрите, самая большая четь Новгородско-Нижегородская на полпути разрывается маленькими четями Владимирской, Костромской и Галицкой, которые все разместились на пятачке от Костромы до Вологды. Мало того, в Новгородскую-Нижегородскую четь входит Вологда, как вы видели выше, а вот городок маленький из вологодских краев – Великий Устюг, которому БСЭ посвятила всего две строчки, не входит не только в Вологодскую землю, но даже и в гигантскую четь Новгородско-Нижегородскую, а образует свою собственную Устюжскую четь. Да это же просто издевательство. Я же не хочу прямо называть русских царей дураками стоеросовыми. Это первое.

Второе. В маленькой захудалой Костромской губернии или княжестве, как кому нравится, образовалось аж четь в чети, притом самым идиотским образом. Сама костромская земля – четь? Четь, сами видели выше. А Галич входит в костромскую губернию? Входит, посмотрите сами по карте или энциклопедии. Так как какого же черта там, среди большой чети еще образовалась и маленькая, Галицкая четь? А Владимирская четь, чего она тоже такая дурная? Владимир в нее входит – это ладно, на то она и есть Владимирская. А почему же туда входят и Тверь, и Тула, и Орел с уездами? Что, между ними нет ни одного городишки малого, например, того же Волока Ламского, ведь туда же то и дело все цари как один ездили, только неизвестно, зачем? А Москва куда девалась? Она же по самому центру этой идиотской чети находится. А ей уже исполнилось 414 лет к моменту создания четей. И что, городов больше нет? Да та же Коломна всего на 30 лет младше Москвы и с кремлем таким же в точности. Чего же она ни в одну четь не вошла? Налогов что ли не платила? А вот Тулу заставили, хотя она совсем на краю чети находится.

И, наконец, третье. А куда подевались Казань, Рязань и прочие владения Московии? Ведь Казань “взял” Иван Грозный в 1552 году, Рязань “присоединили” в 1521, а чети начали создавать в аккурат через десять лет после этого. Что, забыли налоги с них брать? Тут одно из двух: либо Москвы еще не было, когда все эти чети были, и налоги они платили кому-нибудь другому, либо, что сейчас будет показано правдоподобнее, ничего Московии тогда не принадлежало, хоть сама она, может быть, и была. Судите сами: авторы энциклопедии как-то совершенно неопределенно обозначают первую четь, я ведь переписываю дословно –“Новгородская четверть – Нижегородская”. Вот если бы она называлась Нижегородской четвертью просто, тогда бы весь выше приведенный идиотизм исчез бы сам собой. Не пришлось бы Нижегородской чети “перепрыгивать” через Костромскую и Галицкую чети, чтобы оказаться в Пскове и Новгороде Великом и его владении – Великом Устюге. Костромская четь могла бы вполне справиться не только с налогами в Галицкой чети на своей территории, но и с Ярославля налоги собрать, тут рукой подать, как говорится. Недаром она тоже так же хитро называется, как и предыдущая: “Костромская четь – Ярославская”.

Кажется, я добрался до “варягов”, из которых начинался путь “в греки”. Итак, существует Новгородская империя, которой принадлежат Вологодская, Костромская, Архангельская и Вятская земли. “Принадлежат” - чисто номинально, не так как мы сегодня понимаем “единую и неделимую” землю. Просто новгородцы здесь торгуют, притом обоюдовыгодно, а основной товар этих мест – древесина, древесина кондовая, особенно лиственница. И здесь привожу свидетельства историков, что новгородским купцам можно было верить на слово, это все подтверждают, они лучше останутся в накладе, чем обманут. А вот московские купцы – это сплошь обманщики, по нынешнему “кидалы”, “наперсточники” и поддельщики товара. Все историки, разумеется, иностранные, повторяю, в один голос подтверждают это. Вот они-то, новгородцы, и установили чети, потребные для поддержания торгового пути, особенно “волоков”, по которым волокут (переволакивают) плоты из речки в речку, выдерживая направление “из варяг в греки” от Великого Устюга до Днепра в районе Смоленска, и далее до Черного моря, а затем до Венеции, по пути оставляя часть леса в Константинополе. Потому-то Византия и давала такие высокие и необъясняемые историками льготы при прохождении Босфора именно венецианцам.

А теперь, чтобы следить за моими объяснениями, разверните карту, хотя бы из БСЭ, Вологодской области. Сперва лес шел из костромских краев по реке Костроме в Волгу, далее непосредственно по ней вверх по течению поступал до реки Ламы, к Волоку Ламскому, где переволакивался в бассейн реки Днепр по ее притокам. Когда в Костромской губернии лиственницу уничтожили полностью, пошли ее искать к северо-востоку, где ей и положено расти по климатическим условиям – лиственница любит холод. Нашли реку Сухону, которая при слиянии с рекой Юг образует реку Северная Двина. Вот тут-то и образовался Великий Устюг – порт, не зря “забытый” историками, хоть и Великий. Лиственница в долине Сухоны, конечно, была. И ее начали рубить, причем безжалостно, как нынче “качают” нефть и газ, ибо западный спрос на пеньку окончательно прекратился. Замечу кстати, что, вообще говоря, лиственницы в Европе, в том числе и Восточной – мало, ее много в Сибири, но попробуй, доберись до нее в ту пору.

Значит так: лиственницу в бассейне Сухоны нашли, нарубили, но как ее переправить в бассейн Волги, сама-то Сухона впадает в Северную Двину и далее в Белое море. Вот тогда и соорудили волок между истоками Сухоны и рекой Шексной бассейна Волги, заодно и город Вологда возник, по-моему, даже название у него “волочильное”. Не такое, конечно, как у Волока Ламского, но все же близко: волок, волочь, волог, вологда, волочильня. И по Сухоне лиственницу в конце концов вырубили, а растет она, сами знаете, очень долго, даже дольше сосны. Вот тогда и возник порт Устюг Великий. Лиственницу пришлось переплавлять через реку, с правого ее берега на левый.

Герберштейн где-то после 1560 года пишет следующее: “… больше держатся обычной и кратчайшей дороги от Устюга и Двины через Пермию. От Москвы до Вологды считается пятьсот верст; если от Вологды до Устюга спускаться направо вниз по реке Вологде и затем по Сухоне, с которою она соединяется, то получим также пятьсот верст; эти реки под городом Стрельце, в двух верстах ниже Устюга, соединяются с рекой Югой, которая течет с полудня; от ее устьев насчитывается свыше пятьсот верст. По своем слиянии Сухона и Юга теряют прежние имена и принимают имя Двины. <…> От устьев Щугура вверх по реке до Пояса, Артавиша, Каменя и Большого пояса три недели пути. Подъем на гору Камень занимает три дня; спустившись с нее, можно добраться до реки Артавиша, оттуда до реки Зибута, от нее в крепость Ляпин, от Ляпина до реки Сосвы…” В общем, мы уже за Уралом. И путь этот, несмотря на плохое знание географии русскими, довольно подробно и четко описан.

Из Кондинской низменности, где лиственницы было немерено, легче всего сплавлять ее было по Каме и ее истокам, например, по реке Усьва, которая с Рекой Турой стекает с одной горы. Но на Каме и Средней Волге хозяйничали другие государства, главное из которых Татарстан. Драться с ним было бесполезно, да и не такого склада были новогородские купцы, они были великими купцами, поэтому в драки не ввязывались. А договориться миром не удалось. Вот поэтому и возник Великий Устюг: немного хлопотнее, но зато никто не мешает.

Вот теперь пришла пора откорректировать “исторические” сведения о четях, представленные выше. Слишком уж они идиотские. Без долгих объяснений просто перечислю их: Вологодская, Костромская, Галицкая (Галич, Белоозеро, Шуя), Устюжская. Как раз четыре чети. Если непременно надо пятую четь, то подойдет Архангельская, ибо от Устюга до Архангельска рукой подать, притом там соль поваренную варили на Белом море – нужная четь. С озера Баскунчак соль возить было трудно и дорого из-за татар и всяких там соловьев-разбойников, казаков-разбойников и ушкуйников, к которым я еще вернусь. Что касается Владимира, Ярославля, Мурома, Суздаля, Нижнего Новгорода, то они промышляли на Волге, в основном полубандитской торговлей, совершенно такой же, как в наши дни, и не имели никакого отношения к указанным четям, так как жили сами по себе. Тверь же, Тула и Орел, притянуты в чети совершенно бессовестным и глупым образом, но я об этом уже говорил. Согласен, можно в чети включить и Смоленск, но он же не завоеван еще был Московией. Да, мне кажется, и самой Московии еще не было в природе. И это 1600 год, грубо говоря, и Москве должно быть около 350 лет.

А теперь в качестве отправной точки дальнейшего исследования, заметьте, цитирую БСЭ: “Новая четверть (четь), один из важнейших финансовых приказов (учреждений - мое) 17 века. Новая четь, возникнув в 1619 году, ведала сбором “кабацких денег” с Москвы, городов Галицкой, Владимирской и Костромской четей, а позднее и с южных городов, находившихся в ведении Разрядного приказа”. Особенно отметьте про себя: “а позднее...” и так далее. Дураку понятно, что до 1619 года все предыдущие чети никакого отношения к Москве не имели и платили их, наверное, Новогородской империи, которая тесно сотрудничала как с Украиной, так и с Венецией. И даже с англичанами через Белое море и с Персией, правда, через Татарстан.

Если верить энциклопедийной хронологии, с момента создания тех, предыдущих четей, прошло, если быть точным, всего 58 лет. Создана новая четь взамен действующих - “кабацкая”. Притом туда не входили ранее упомянутые “южные города”: Тула, Орел. Они вошли “позднее”. Надо полагать, что и Казань, Рязань, Коломна и прочие “южные города” тоже вошли “позднее”. Как же так? Ведь Московская Русь давно всех “взяла”, “покорила”, “присоединила”. А кабацкие деньги не берет. И заметьте, уже пошла эпоха царей Романовых, с 1613 года. И через шесть лет нагрянула кабацкая четь, заменив собой все остальные чети. И представьте, никакие “южные города” им не подчиняются, чети не платят. Получается, что у Романовых пока нет никакого царства кроме самой Московии, да Костромы. И Минин с Пожарским ходят в детский сад, а Иван Сусанин уже рубит лес.

А кто такие сами Романовы? Трудно узнать из романовской же истории, в начале они так часто меняли свою фамилию, будто это не “московские” бояре, а скрывающиеся рецидивисты. БСЭ: “Документально известным предком Романовых был Андрей Иванович Кобыла, боярин московских князей середины 14 века. Предки Романовых до начала 16 века именовались Кошкиными, затем Захарьиными”. “Иван Грозный”, которого в природе не было, женился на дочери в третий раз сменившего фамилию Романа Захарьина. А сын Романа Захарьина Никита после смерти “Грозного” “возглавил регентский совет”. А, у этого “регента” родился сын Федор-Филарет, который, в свою очередь, родил сына Михаила – будущего “избранного” царя. А самого Федора в патриарха Филарета “избрал” сам Лжедмитрий. Но кроме Федора-Филарета у “регента” Никиты был еще сын – Иван. А у этого Ивана родился сын и тоже Федор, только Иванович и стал царем. Кто же это такой, если “со смертью царя Федора Ивановича пресеклась династия Рюриковичей”? И почему он стал царем, да еще и “Рюриковичем”? Ведь он отпрыск того же самого “регента” Никиты Захарьина. Тогда и Федор-Филарет, выходит, “рюрикович”? И династия вовсе не “пресеклась” а прямо перетекла в Романовых?

Ладно, наплюем на эту царскую околесицу. Обратим свое внимание на частности, надерганные в других местах. Был тут невдалеке по времени царь Василий Шуйский, который сперва расследовал убийство царевича Дмитрия, сына “Грозного”, а затем неожиданно сам стал московским царем. О нем немного известно, но книги он точно “читал вверх ногами” и велел сжечь календари, привезенные иностранным купцом на продажу, но сперва выкупил их у купца. Знамо дело, с Шуи он. А Шуя, если вы помните, галицкая земля, часть костромской земли. Тогда, вспомните, пожалуйста, что и Иван Сусанин, и князь Пожарский, и “гражданин” Минин тоже родом оттуда, да и все их воинство “освободительное” - костромское. Не сомневаюсь, что, и Романовы меняли свою фамилию, как бог на душу положит, не иначе, чтобы скрыть, что и они оттуда же. И к Лжедмитрию имеют отношение прямое. И ответьте мне еще на один вопрос: какого черта “поляки” мимо Москвы отправились аж за Волгу, в вологодские болота? Или специально за тем, чтобы их поводил там по дебрям Иван Сусанин? Тут, конечно, и черт ногу сломит, поэтому оставим эти болота вместе с Иваном Сусаниным другим исследователям. Отмечу только, что не за Москву боролись “поляки” и “русские”, а за кондовую лиственницу и за пути ее транспортировки. И обе эти стороны – русские.

Нет, не оставлю Сусанина другим исследователям, сам займусь им, больно знаменитая, но одновременно и темная историческая личность. “Сусанин – крестьянин села Деревеньки, близ села Домнино Костромского уезда. Зимой 1612-13 был взят отрядом польской шляхты проводником до села Домнино – вотчины Романовых, где находился избранный на престол царь Михаил Федорович. Сусанин намеренно завел отряд в непроходимый болотистый лес, за что был замучен”. Ну, это-то всем известно. Неизвестно широкому кругу историков не только где находится село Деревеньки, родина Сусанина, но и где находится “вотчина Романовых”, село Домнино. Ни на крупномасштабных картах, ни в Большой советской энциклопедии их нет. Романовы за триста лет царствования так и не указали на карте, откуда же они родом, ляпнули на словах, что из Домнина, и на этом остановились. Зато коммунисты, которым Сусанин тоже очень нравился как “наглядная агитация”, а сами они были чрезвычайно резвы в принятии “решений”, быстренько переименовали в 1938 году деревню Молтвитино в Сусанино и соорудили там небольшой музей. Вот, дескать, ваш, народ, флагман и авангард, и пример для подражания, и не бегайте больше, не сучите ногами, приезжайте и смотрите, кто очень дотошный. Бывшую деревню Молтвиново, конечно, исключили из Советской энциклопедии, чтоб не путалась под ногами и не сбивала народ с толку.

Вдохновленный неразберихой с Сусаниным и Романовыми, посмотрел я по карте, где же находится Шуя? А их, оказывается, несколько. Одна Шуя – поселок в Карелии, другя Шуя – уже речка, и тоже – в Карелии. Впрочем, правильно называть эту речку надо не Шуя, а Суойоки. Тогда и поселок надо так называть, ведь он стоит на Суойоки, которая ни с того, ни с сего стала Шуей. Поэтому эти карельские прятки я отбрасываю, одни спрятали, а я нашел и выбросил. Третья Шуя – река в Костромской области, как раз стекающая с горки неподалеку от Галича и впадающая в речку Немда, а Немда, в свою очередь, впадает в Волгу, как раз на полпути между Костромой и Нижним Новгородом. Место идеальное для разбойного притона: дебри, тишь, селений нет, устье широкое как Обская губа. В общем, таинственное место и выгодное в смысле нападать и грабить волжские купеческие караваны. Куда там Мурому – родине донского главного казака-разбойника Или Муромца, которого правители назначили нам в народные герои. В Муроме как муха на зеркале, не спрячешься. А вот на речке Шуе – как за кремлевской стеной, не достанешь. Но я не сказал еще об одной Шуе, которая расположена, как бельмо на глазу, на речке Теза, совсем рядом с городом Иваново, но совсем далеко от первой и даже на другом берегу Волги. И вообще далеко от Волги. Думаю, что эта Шуя такая же, как и карельская Шуя на речке Суойоке.

Теперь надо несколько слов сказать о таинственной династии Шуйских. В БСЭ читаем: “Княжеский и боярский род, ветвь нижегородско-суздальских князей. От сына Александра Невского – Андрея”. Но как от этого “сына” произошел Кирдяпа, родоначальник старшей линии Шуйских – неизвестно. Внук этого Кирдяпы стал Бледным-Шуйским, но не только. Он же стал родоначальником Скопиных-Шуйских, род которых “пресекся” в 1610 году. Из потомков внука Кирдяпы известно несколько Шуйских, в том числе и Василий Шуйский, царь Московии. “В 1638 году все линии рода Шуйских пресеклись. Младшая линия Шуйских: Глазатые-Шуйские пресеклись “в нач. 16 в”, Барбашины-Шуйские, превратившись в Горбатых-Шуйских, пресеклись в 1565 году. Вы заметили, что Шуйские “пресекаются” совершенно так же, как пресекаются ныне вожди криминальных группировок: коптевской и так далее? Работа-то опасная. “Паспорта” тоже все время поддельные. Думаю, что Шуйские – это даже не фамилия, а прозвища, дескать, с одной речки. И не родственники они все эти Шуйские, а просто бандиты разных родов, но все из одного места.

Теперь обратим свой взор на царя Шуйского. Что он пожег все календари и запретил подданным вообще читать, я уже говорил. БСЭ: “Русский царь 1606 -1610 годов (за четыре года до Романовых - мое) из рода суздальских князей”. Заметили, что уже не из рода нижегородско-суздальских? Далее продолжу очень кратко: “участвовал в дворцовой борьбе против Бориса Годунова... подвергся опале... был вскоре прощен... возглавил правительственную комиссию по делу о смерти царевича Дмитрия... воевал против Лжедмитрия I... перешел на сторону Лжедмитрия... возглавил заговор против Лжедмитрия... приговорен к смерти... помилован и сослан... возвращен ко двору Лжедмитрия... снова возглавил заговор против Лжедмитрия I... Лжедмитрий был убит, а его “выкрикнули царем”... обострилась крестьянская война (Болотников)... выдвинул программу консолидации феодалов против холопов... разгромил восставших... в Московию прибыл Лжедмитрий II... Шуйский был осажден в Москве, а вокруг все принадлежало Лжедмитрию II... новый подъем классовой борьбы... за кусок русской земли Шуйский нанял шведов, но не помогло... “низы” и “поляки” объединились и свергли Шуйского, отправив его в монахи.

Тут сразу бы надо про Романовых, однако, сделаю еще одно отступление. Сначала об ушкуйниках или попросту о речных бандитах. БСЭ: “от древнерусского ушкуй – речное судно с веслами”, как будто на реке бывали другие суда в те поры. Продолжаю: “Новгородские отряды, формировавшиеся боярами для торгово-разбойничьих экспедиций на Волге и Каме. Появились в 14 веке. Социальный состав был весьма сложным...” Хронология нападений ушкуйников: 1360 год, год Куликовской битвы – город Жукотин на Каме, 1371г. – Кострома, Ярославль, 1375г. – Кострома, Нижний Новгород, Астрахань. “В начале 15 века в связи с усилением Московского великого княжества походы ушкуйников прекратились”. Сказали бы прямо:

ушкуйники превратились в московских царей, поэтому оставили прежнее ремесло. Было бы складно.

Во-первых, ушкуйники действовали очень малое время, всего сорок лет. Неправдоподобно. Во-вторых, мало работы сделали, ибо Жукотин на Каме можно не принимать к рассмотрению, вранье. Осталось два похода, похожие на поход Стеньки Разина. Поразмыслим. Деньги в ту пору купцы не возили, только “командировочные”. Они возили туда – обратно товары. Но товары ушкуйникам не нужны за малым исключением, ибо их приходилось сбывать тем же купцам за бесценок. Купцы могли договориться, не брать такие товары, они же все время вместе и прекрасно видят, кто чего продает. В третьих, новгородцев сюда зря приплели. Между Новгородом и истоками Волги сплошные болота. Что им по сто верст свои лодки довольно большие таскать? Да притом и слава у них была совершенно определенная: честных торговцев, я об этом недаром упоминал. В четвертых, бояре Шуйские как раз подходят для этого дела, недаром я столько места им посвятил.

Откроем Словарь Даля: “Шуйца – архаичное – левая рука, шуйство – кривда, неправда, обида, ложь. Шуий – левый. Говор “о шую”, почему и часто просто “шуя” говорят вместо шуйца. Поговорка: избави нас бог от шуя стояния, сподоби деснаго пребывания”. Еще одна цитата: “Шуяк – (от Шуи?) – барка, длиннее и уже обычной”. Пословицу не понять, если не дать сведений современному читателю о “десном пребывании”. “Десная, десница – правая рука, противоположная шуе, шуйце. Правда против кривды, что говорит употребление словосочетания: десница провидения, овцы о десную, козлища о шую”. Вот тогда первую пословицу можно “перевести” на современный русский язык: избавь нас бог от обиды и кривды, пошли нам правду. Но это фигуральное звучание по нынешнему. Гораздо понятнее: избавь нас от Шуйских. Тем более, зачем Шуйским понадобились лодки более узкие и более длинные, не догадываетесь? Затем, что они хотя и опасные по устойчивости, зато в несколько раз быстроходнее, и из-за узости, и гребцов умещается больше. Ни одна торговая барка от такого шуяка не уйдет.

А сведений в энциклопедии о них мало потому, что грабить купцов было у них не основным занятием, а побочным. Основное занятие у них была торговля, правда, живым товаром, в основном женщинами, рабынями. Почитайте об этом у Ибн-Фадлана, там все подробно описано, правда, для 10 века, а не 16-го. Но годы менять в истории – раз плюнуть, почитайте авторов “Новой хронологии”. Там, кстати, и о рассматриваемом мной времени хорошо и убедительно написано. Я имею в виду царя “Ивана Грозного” и приход к власти Романовых. Они только не говорят, почему пришли Романовы в Московию.

В своей книге “Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории я подробно остановился на причине, почему женщин в теплых краях ощущался острый, катастрофический недостаток, а в наших лесах был их “перекомплект”. А упомянутые “Ибн”-ы, они же евреи-торговцы, описали подробности импорта русских женщин с верховьев Волги. Здесь я не буду это повторять. Главное, экспорт женщин, как сегодня нефти и газа, шел безостановочным потоком. На заработанные таким образом деньги жили бояре-ушкуйники, вооружались иранской сталью с арабскими письменами, в том числе и Александр Невский, чьи доспехи до сих пор висят в музее. Посмотрите, там все письмена на арабском языке. Ибо своего железа на Руси не было, и не только железа, вообще ничего не было, кроме пеньки, лаптей и деревянной дубины, пышно называемой: палица Ильи Муромца. За женщин мы имели все, включая соль с озера Баскунчак, которой остро не хватало. Помните про соляные деньги и соляные бунты? Ну, разумеется и вина для бояр, и даже кубки для их питья. Все прочие обходились лаптями, глиняными горшками, берестяными туесками и деревянными ложками. Кстати, Карамзин упоминает о русской стали, производимой на Печере, но она была “очень ломкая”, только на топоры годна.

Между тем спрос на наших женщин на Волге стал падать. Персидские евреи, плававшие к нам по торговым делам, с помощью выдуманной ими новой религии с многоженством, поправили демографические дела и перестали к нам ездить. Более подробно об этом у меня сказано в других работах. А больше россиянам нечего было в этом месте продавать. Ушкуйники забеспокоились и пошли на разведку. Впереди, как всегда, был Илья Муромец, уже перебравшийся на Дон, в донские казаки-разбойники, и даже стал первым среди них. Прежние казаки-разбойники донские даже просили его: “возьми нас в казаченки”, так уменьшительно и пренебрежительно называя себя.

Еще чуть-чуть и перехожу к Романовьм. А откуда взялся такой большой спрос на рабов на Дону, вернее, на его устье, в Кафе и далее в Крыму? Дело в том, что на Средиземном и Черном море галеры придумали, там весла аж в два ряда, а по длине судна и пересчитать трудно. И на каждом весле по человеку, вернее, по рабу. Это раз. Тут же появился Козимо Медичи и под видом Возрождения пожег почти всех женщин на кострах, борясь с матриархатом и создавая католическую империю. Подробнее об этом у меня тоже в других работах. Рабов-детей же нужно было много для педерастов, кастрированных голосов и прислуги на все руки, что также возникло в борьбе патриархата с матриархатом. Подробно в упомянутой книге. Так что рабов требовалось столько, сколько можно достать. А спрос, как известно, рождает предложение.

Как вы помните, я остановился на снятии Шуйского с работы царем в 1610 году. Вы сами видели, что “поляки” под номерами, крестьянские повстанцы, временные цари и бояре всех родов перемешались как в “Полтаве” кони и люди. Это они прибыли торговать по Тихому Дону людьми с Кафой и им стало немного тесно. Совершенно так же, как сегодня тесно бандитским группировкам в Москве. Описывать все это ни к чему, почитайте лучше сегодняшние газеты. И обратите внимание на то, что среди этих бандитских разборок то и дело мелькают фамилии сегодняшних князей и бояр и даже царя в форме его отпрысков. Но это же и было такое же время: бери, что плохо лежит, убивай, защищая свое и хапай у убитого, врежься в нефтяной и газовый бизнес. Я это потому так сравниваю, чтобы вам не надо было подробно объяснять. Видите, уже все поняли. Но тогда-то не нефть и газ были на кону, а рабы. Запомните это. В это совершенно смурное время, которое называлось “смутой”, называлось неправильно. Наш человек понимает смуту, прошлую смуту, как “народные волнения против эксплуататоров”. Не надо так понимать. Народ, как и сегодня, был тих, спокоен и немного задумчив: где бы пожрать или выпить, так два эти действия вместе – роскошь. Никаких волнений в народе, как и сегодня не было, просто он ждал, кто же будет царем и хорош ли будет этот новый царь? Ну, “избрали” ушкуйники, победившие “поляков”, ушкуйника Романова, могли бы избрать и Берию, и Саддама Хуссейна или того же Ким Чен Ира, или даже Бен-Ладена. Да оно, собственно, так и было: цари в это время менялись как перчатки. То эта криминальная группировка верх возьмет, то - та, другая. Народ же даже не предполагал, чего это они так за власть борются? Он же, народ, не знал, что его начнут продавать в рабство оптом, по 100 тысяч разом.

Главное сейчас охарактеризовать сложившуюся ситуацию с владениями Московии, пока “великого княжества”. Вы, надеюсь, не забыли про мой анализ по поводу четей, я же недаром туда сунулся. По этому анализу, как вы видели, получается, что Московия ничем не владела, чети не дадут соврать. Они же – историческая правда. И я ничего не придумал, а только старательно выписал из энциклопедии. И, если не принять версию потенциальной работорговли собственным народом, то вообще Московская земля никому не должна быть нужна. А чего же на нее так набросились? Это первое.

Второе. Забыл сказать о “поляках”, а то я их все время беру в кавычки, а вы думаете, чего бы то это? Авторы “Новой хронологии” достаточно убедительно показали, что “поляки” - это те же русские, только старая доромановская московская династия, то бишь Рюриковичи. А я в своей книге показал, что эти “Рюриковичи” не что иное, как казаки-разбойники, потомки так называемого Дмитрия Донского, к которому так крепко прилипла эта кличка, что пришлось даже Куликово поле переносить из Москвы на верховья Дона. А решил я потому так, что именно Дмитрий Донской изменил правила наследования с бандитского, разбойничьего правила от старшего брата к младшему на цивилизованное наследование от отца к сыну. Подробнее об этом – в моей книге. А то вы, поди, голову сломали, думая, какого черта полякам понадобилось искать “избранного” царя в его “вотчине”? А Сусанину водить их по болотам. Кстати, опять забыл. Коммунисты не совсем правильно выбрали место для “родины” Сусанина и Романовых. В селе Сусанине место высокое, сухое и болота от него километров за сто, не ближе. А насчет “Рюриковичей”, потомков Донского скажу: жили бы они тихо, мирно, царствовали, продавали помалу чудь в рабство, не случись ажиотажа со спросом на рабов в Кафе. Вот тут и заварилась кутерьма.

Авторы “Новой хронологии пишут, что “поляки” - это “Рюриковичи”, а я так думаю, что “поляки” вполне могли быть Шуйскими. И это не поляки искали “избранного” Мишку Романова в его неизвестной “вотчине”, а Шуйские. Им-то виднее было, где Романов скрывается, обе ведь династии – ушкуйники. Вот поэтому, как только Романовы окрепли, так род Шуйских и начал “пресекаться” по всем линиям. Может быть, мы бы так и вообще не узнали про Шуйских, но ведь царем московским был один из них – Василий. Его никак из истории не вычеркнешь, иностранцы, бывавшие в Москве в ту пору, не дадут соврать. Тем более что Шуйский, взгляните чуть выше, то с царем дружил, то – с Лжедмитрием. А папу первого московского царя вообще рукоположили “поляки”. В общем, мясорубка за Москву – еще та была. Но поляков там не было, это точно. Может, деньги были польские, это другое дело. И представьте, Москва - деревенька плохенькая, никуда из нее не попадешь, кроме как на Оку, отгорожена от всего тогдашнего мира, земли бедные, но рыбы и зверя много. И народу много, безответной чуди, не знавшей оружия, смирной, не воинственной, одним словом, “чудаков”. А битва такая разгорелась за эти земли. И лес-то на экспорт шел далеко от Москвы, по Волоку Дамскому. Зачем битва многолетняя, дураков ведь не было. И представьте, как только Москва попала в руки “настоящим хозяевам”, так и пошел безостановочный поток “плененных” “москвитян” “крымскими татарами”. Почитайте у Карамзина, как природные степняки – по три-четыре коня на брата, ринулись в нашу тайгу на тысячу верст в вглубь, а потом развернули “крылья” как невод, и гребли русских из леса как из моря. Гнали их пешком месяц до Кафы, а догнать “татар” русские “великие” князья никак не могли, на черепахах догоняли.

Третье. Я ситуацию обрисовал так, как вы только что прочли, а по истории-то она несколько другая. Дескать, Россия в эти времена почти в границах нынешней России. Хотя, почему же? Грузия ведь ныне не в ее составе. Выходит, что нынешняя Россия меньше, чем при первом Романове. Нет, не меньше, конечно, Дальнего Востока еще нет в ее составе, Восточной Сибири. Тогда почему же разбежался весь народ, как пишет английский посол? Врет, наверное.

Я недаром привел краткие описания кремлей к северу от Москвы и придержал пока описания кремлей к югу от нее. По вышеописанным кремлям я хочу сделать выводы, а потом перейти к описанию южных кремлей. Некоторые выводы по северным кремлям, я, правда, уже сделал, и они подсказали мне, что выглядят они по архитектуре как западные, византийские и итальянские, и даже – киевские. Теперь я обращу ваше внимание на периметр стен, площади кремлей и их густоту на местности. В связи с этим обращу ваше внимание на кремли Западной Европы, называемые замками. Там этих замков на местности натыкано как сельдей в бочке, причем за редким исключением вовсе без стен. Просто большой крепкий дом, окна с решетками, вокруг ров с водой и подвесной мостик. Такой дом строили, чтобы укрыться от злых соседей и туда, в этот дом, как раз входили все окрестные вассалы на случай нападения злодея-соседа. Наши же северные кремли строили с другим расчетом. Туда, за стены, помещались только ближайшая родня князя и добрые знакомые, те, что занимались непосредственно эксплуатацией трудящихся. А сами трудящиеся никогда туда даже не приглашались, их оставляли на произвол судьбы. И когда противник либо сам уходил, либо его прогоняли, хоть изнутри стен, хоть снаружи, “добрые знакомые” выходили и принимались за свои привычные дела. Поэтому кремлей было один на город, а места в нем никогда для всего народа не хватало.

А теперь о взаимоотношениях вассалов, простите, рабов и князей с боярами. У вассалов и князей, то есть графов и герцогов, взаимоотношения были относительно хорошими, ведь вместе сидели в доме при нападении врагов. А вот у наших князей и бояр с их “народом” взаимоотношения были – плохие, ведь они сидели при нападении врагов по разные стороны одной и той же стены. Поэтому, мне кажется, что кремли наши служили одновременно для двух целей: для защиты от врагов и от собственного народа. Поэтому их так мало и так редко на местности строили. И вообще, северные наши кремли стояли как для пожарного, редкого случая, особенно в Новгороде Великом. Или как наблюдательный пост за ушкуйниками, я говорю о том кремле, смотрите выше, который далеко выдавался в Волгу, стоя на мысу.

Вот на этой основе и перейду к описанию кремлей к югу от Москвы. Но, сперва, конечно, кратко остановлюсь на московском, не в качестве описания, а в качестве функциональной необходимости его. Вы, может быть, не поверили мне, что кремли созданы только для бояр и царей. Поглядите на московский Кремль, который даже пишется с большой буквы. Так для кого он создан? И от кого он защищает наших царей и бояр? Не от американцев же? Не от НАТО. А от нас с вами. Пожалуй, все о московском Кремле.

Рязань. Она вовсе и не Рязань, а Переяславль-Рязанский, который, дескать, “упомянут” в летописи аж в 1095 году. А собственно Рязань (Рязань-старая) расположена в 50 километрах к юго-востоку, то есть вдалеке от Оки. Старую Рязань, дескать, разрушили монголо-татары и восстанавливать ее не стали, а перенесли просто столицу на новое место, на высокий берег Оки, чтобы подальше было видно, именно в Переяславль-Рязанский, а потом вообще переименовали его в Рязань, которая уже в 1521 году “вошла” в состав Московии. Тут вранье неприкрытое. Скорее надо думать, что новую Рязань специально построили как крепость, только вот когда? Оставляя этот вопрос пока открытым, пойдем дальше. Нет, отмечу еще, что в Рязани старой раскопаны могильники, в которых захоронены финно-угорские древние ее жители. Запомним, финны. Притом еще замечу, что захоронены покойники частью сожженные, частью - в прижизненном виде. И добавлю, что Ибн-Фадлан как раз и описывает сожжение покойников.

Тула. Тула относится к Рязанскому княжеству, год рождения ее - 1146. Болотников, отмечу, как раз тут и восставал против царя Шуйского в 1607 году. Около Тулы ценные лесные массивы сосняка, уже в те годы разделенные просеками, лесокультурное дело. Немного в Туле было железной руды, поэтому развито было железоплавление, но уже Петром I. К Москве присоединена в 1503 году. Тула – центр засечной черты, к которой я еще вернусь. Тульский кремль и соборы строились в основном в конце 18 века, план кремля – 1779 год, вид – как московского и коломенского. То есть, построен немного позднее рассматриваемого нами времени.

Зарайск. И сегодня заканчивается тупиком. Кремль как в Коломне, московского типа. Сооружен кремль этот Василием III в 1531 году. Зарайск - за раем?

Серпухов расположен на сухопутном пути к Туле, на нынешнем Симферопольском шоссе, в те времена на Муравском шляхе, которого в действительности и быть не могло в те времена (подробности в упомянутой книге). Каменный кремль 1556 года. Сильно напоминает итальянские акведуки, только плоскость между “ногами” заложена стеной, красиво. Кладка из тесаного дикого камня разной величины, совсем как у Колизея, который строился приблизительно в это же время, если критически подойти к традиционной хронологии. Никоим образом не напоминает коломенский и московский кремли, красота и легкость, как будто стены вовсе и не на Руси выложены, а целиком принесены из Италии. И тоже расположен на высоком мысу, для обзора.

Коломна. Кремль 1525 - 31 года, копия московского. Храмов и монастырей – чуть меньше чем в Москве. Хотя жилье тут очень древнее. Жили все те же угро-финны. Расположен на впадении Москвы-реки в Оку и впадении реки Коломенки в Москву-реку. Тут образовалось трехречье. Вот это трехречье на угро-финском языке и обозначается словом Коломна. Раньше относился к Рязанскому княжеству, разумеется, еще до постройки каменного кремля.

Согласно официальной истории Коломна – сборный пункт русских войск, отправлявшихся на Куликовскую битву. И не только на Куликовскую, а вообще – на все битвы с “татарами”. Дескать, сюда стягивались войска со всех московских земель, из них формировались отряды, соединения и под общим командованием Дмитрия, тогда еще не Донского, переправлялись через Оку и шли на Дон для встречи с неприятелем. Притом это происходило при каждой очередной битве с татарами, апофеозом которых была Куликовская битва. На левом высоком берегу Оки, немного выше Коломны есть пологая возвышенность, безлесая, луговая, ровная как стол. Называется она Девичьим полем, там сейчас даже улица под таким названием есть из панельных девятиэтажек. Так вот, официальная история полагает, что Девичье поле – это поле, на котором русские воины прощались, идя на битву, со своими женами и невестами. Красиво звучит, но абсолютно глупо. По двум причинам. Во-первых, потому, что Куликовская битва не на Дону была, а в Москве, на Кулишках, а в Коломне вообще войска не собирались, незачем было. Тут войска “стояли”, пресекая путь беглецам со Святой Руси по Москве-реке. Недаром кремль стоит на самом ее берегу, на слиянии с Коломенкой, а не на устье ее при впадении в Оку, где было бы ему место, если бы кремль служил защитой от внешнего врага.

Во-вторых. Коломна даже сегодня маленький городишко, а всех жителей тогдашней Коломны можно было просторно расселить в современной панельке. Поэтому местных дам, провожающих на фронт своих мужей, могло бы набраться не больше сотни. Все же остальные многие тысячи жен и невест жили за многие сотни километров. Даже сама Москва в 100 километрах с гаком по нынешнему спрямленному как стрела асфальту от Коломны. И представьте себе теперь многие тысячи жен и невест, пешком пробирающихся вместе с войском, например, из того же Владимира, Серпухова, Ярославля, Твери и даже Великого Новгорода по речным поймам, по бездорожью, по лесным дебрям и переправам через широкие реки в Коломну. Дороги-то российские в 14 веке, судя даже по сегодняшним, представить можно. Полмесяца идут, а зачем? Да, попрощаться с муженьком на Девичьем поле. А что едят, где спят? Где детки, которых тогда рожали с четырнадцати-пятнадцати? Проводили, попрощались, и назад – полмесяца. А коровы недоеные, детишки некормленные ждут их назад, уже второй месяц пошел. Даже и сегодня, в век технического прогресса, рекрутов советских куда провожать ходят? На вокзал, не далее.

Но Девичье-то поле в Коломне есть, и не сегодня имя дадено, историческое. Притом не составители карт дали, а в народной памяти сохранилось. Вот Куликовского поля на Дону археологи так и не нашли, ни одной косточки из многих десятков тысяч “павших”, русских и “татар”, а Девичье поле звучит из уст в уста с тех самых пор и не прерывается. Мало того, с самим именем Девичье поле связана красота женская, молодость ранняя, тоска народная, место само за себя говорит – сам видел. И около этого места, а не в самой Коломне, через Оку переправа очень удобная. Уж не женские ли войска тут действовали?

Да в рабство их отсюда отправляли, выстраивали, показывали, выбирали, отбраковывали. И угоняли. Вот оно, Девичье поле и звучит сотни лет в народных устах. Другого и быть не может. Притом мимо всех энциклопедий сохранилось, совершенно неофициально. В БСЭ нет статьи Девичье поле. А в Коломне есть, притом на местности.

Подводя итог всем этим описаниям, во-первых, отмечаю почти единовременное строительство мощных каменных кремлей – середина или конец 17 века, а то и еще позже, но позже присоединения к Московскому княжеству. Хотя эти города существовали значительно раньше. Но так как сама Москва занесена в такую древность, в которой она никогда не была, то и кремли описанных городов пришлось удревнять, но так, чтобы они не оказались старше самой Москвы. Даже Казань оказалась у историков младше Москвы, и это может присниться только в дурном сне. Древнейший торговый путь, и никто не догадался там город построить. Чепуха какая. Не обращайте внимания на хронологию. Лучше обратите внимание, что линия между упомянутыми городами – рубеж, который крепко охраняется, и чтобы было далеко видно, причем не в сторону врага, к югу, а как раз наоборот – на север. Создан он москвитянами, а насчет того, от кого этот рубеж и кого охраняет, позвольте дополнить в дальнейшем. Это первое. Во-вторых, обратите внимание, что все эти крепости, как и раньше рассмотренные, в основном охраняли закрывшихся в них князей и бояр, а не окружающий народ. Окружающий народ жил в окрестных деревнях, коих сотни около каждого города-кремля, а поэтому охрана не для них. Города же с крепостями друг от друга отстояли на сотни верст, не в пример Западной Европе, где замок на замке сидит. Этого пока хватит, перехожу к засечной черте.

Открываем Большую советскую: “Засека – заграждение, устраиваемое из деревьев, поваленных крест накрест вершинами в сторону противника. Применялись для устройства “засечной черты”. “Засечная черта” - система оборонительных линий для защиты от нашествия татар. Уже в 13 веке устраивались засеки, но значительное развитие получили с 16 века. Большая засечная черта построена в 1566 году и протянулась на 1000 километров от Рязани на Тулу, Белев и Жиздру. На важнейших направлениях засечная черта состояла из двух рядов укреплений (между Тулой и Веневом), из трех (между Белевом и Лихвином (ныне г. Чекалин – мое), и даже четырех (между Белевом и Перемышлем). Юго-восточный фланг этой черты составляли засеки Шацкая и Ряжская. Во время польско-шведской интервенции начала 17 века татары усилили набеги и разрушили многие сооружения засечной черты. В 1618 – 30 годах татары нападали реже, но из-за ветхости укреплений их набеги нанесли существенный урон Поэтому русское правительство в 1635 – 38 годах провело восстановление и усовершенствование черты. Глубина ее была различной: от 40 – 60 метров (где имелся только ров, вал или болото) до 40 – 60 километров. Леса, где проходили засеки, считались заповедными, и Законом было запрещено рубить их или прокладывать самовольно через них дороги. Для покрытия расходов на ремонт и укрепление засечной черты собирались специальные подати – засечные деньги. Оборона засечной черты была возложена на специальную засечную стражу. Засеками ведали воеводы, головы, засечные приказчики, в подчинении у которых были поместные и приписные сторожа”. (Конец цитаты). Интересен рост этого “воинства”. В 1631 году – 5 тысяч человек, в 1636 году 17 тысяч, а в 1638 году – аж 30-35 тысяч. Далее опять цитата: “Успешная практика борьбы с татарами с помощью засек была перенесена на юго-восточные рубежи России. В 1648 – 54 годах появились Симбирская (нынешний Ульяновск) засека, в 1652-56 годах выросла Закамская черта и Исетская (1685)”. (Выделение везде мое).

Надо сразу заметить, что Большая засечная черта якобы сооружена еще до Романовых (1521-1556 гг.). Романовы же только “восстановили” ее и “усилили” до непроходимости нынешней кремлевской стены, а затем переносили ее параллельно самой себе все южнее и южнее. Это показано на рисунке в БСЭ, но не описано. За Большой чертой оставались сначала Воронеж, Брянск, Орел, Тамбов, Пенза, Симбирск и даже Казань. Черта начиналась с Рязани и шла на запад.

В своей упомянутой книге я, надеюсь, логично доказал что Великую китайскую стену строили китайские императоры вовсе не для защиты от внешних врагов империи, которых просто не было в наличии. Там, за будущей стеной, жили чрезвычайно мирные племена, причем редко и разрозненно, земли и тайги всем хватало. Стена эта была нужна для пресечения побегов собственных подданных в восточносибирскую тайгу под бок к аборигенам, совершенно так как это происходит сегодня на нашем Дальнем Востоке. Только сегодня китайцев стало столько много, что стену им уже не строят, наоборот, поощряют “освоение” территорий. Ибо не на китайцев наступали аборигены, а сами китайцы наступали на лесных аборигенов, так как сегодня Великая китайская стена находится не на границе Китая, а далеко внутри Китая. Надеюсь, эта же практика доказательств и здесь мне пригодится. Но для этого, уважаемые читатели, надо открыть карту южной части Восточной Европы или ясно представить ее в своей голове.

И первое, что я хочу сказать, это то, что “китайская специфика” завоевания за своей стеной в точности повторилась в России. Стена-то или засека оборонительная, а что-то с той стороны никто землю нашу не отобрал, а, наоборот, “обороняющиеся” все время переносили свою стену в сторону врага. Только китайцы не могли переносить свою циклопическую стену по мере завоеваний, а русским нарубить дров на новой границе никакого труда не составляло.

Второе. Крымские татары (казанских к этому времени давно “взяли”, но засеку не построили) больше огня боятся воды, они даже в Черном море не купаются, и живут в глуби степей Крымского полуострова. Поэтому речная преграда для них – непреодолимое препятствие, даже и для конников, ибо их кони воду видели только в водопойном корыте. Человек, всю жизнь проживший в степи, когда горизонт на сколько видит глаз беспределен, заблудится через пять минут в трех соснах. А наша засечная черта проходила по таким дебрям, что и русскому без проводника не пройти. И чтобы татарам хоть бы добраться до Большой черты, надо преодолеть гигантские лесные массивы, форменную сибирскую тайгу в те далекие времена. Ведь Романовы все свои все новые и новые черты переносили по глухим лесам, а не по ровному полю. На ровном поле засеку не из чего сделать. А тут черта переместилась с тульских лесов в Орловские и Воронежские, из Венева – сперва на линию Шацк – Скопин, а затем и в Тамбовские леса, а из Рязани – до пензенских сосняков. Значит “татарам”, когда они стремились приблизиться к Большой засеке в первоначальном ее положении, надо было преодолеть все эти дикие леса, в которые позднее Романовы перманентно “переносили” свои засеки. Я бы наших историков вместе с теми, кто им верит, которые пишут и принимают молча к сведению всю эту белиберду про засеки, посадил бы каждого на трех – четырех коней, а вместе с конями – в большой самолет, притом без денег и жратвы, и выбросил бы на парашюте где-нибудь на реке Конго или Амазонке. Пусть проживут хотя бы два дня в тех джунглях, даже и без войны и взятия в плен туземцев. Вот там им и будет: “чудеса, леший бродит, русалка на ветвях сидит”. Вот так же должны чувствовать себя крымские конные (по три-четыре коня на брата) татары в буреломе Тамбовских лесов, не сегодняшних, а тех, прежних, необитаемых, а если обитаемых, то – врагами, очень хорошо приспособленными прятаться в лесу и убивать беспомощных завоевателей. Не забудьте, “татарам” ведь надо не только выжить в тайге, но и на каждого “увести” на 1000 верст еще и по 10 пленных русских.

Можно было бы на этом и остановиться, и сказать: никакие татары у нас не воровали пленников-рабов, притом по 100000 человек разом. Но я буду добивать наглых лжецов. Вы же читали про их выкрутасы выше? Возьмем Рязанскую черту, от Рязани до Венева, “однорядную”. Тут почти параллельно ей протекает река Проня. Лес и река – это уже две “линии для татар”, а сама черта – третья. Перехожу к черте Венев – Тула, “двойной”. А тут реки нет, пробел между реками Осетр и Упа. Вот и потребовалась двойная линия, сама Тула со стенами – третья линия. Но все равно опасная эта черта, прямо за ней Дон начинается – пристанище для беженцев русских, с одной стороны, и главная артерия работорговли – с другой. Три линии Белевско-лихвинской засеки тоже легко объясняются предотвращением русских побегов, но не татарских нападений. Татарам незачем кружным путем тут ходить, есть путь попрямее на Русь. Но все же реки-то текут здесь не поперек пути русских бегунов, а параллельно побегу. А русские вообще с измальства по рекам ходили, других-то дорог не было. Здесь реки не препятствовали, а помогали бегунам, вот и понадобилась тройная засека. Четверная засека между Белевом и Перемышлем – самая не только смешная, но и совершенно идиотская. Из нее яснее ясного торчат, как говорится “уши”, которые я ищу. Засека-то эта самая мощная, четверная, но ориентирована-то с севера на юг, а не с запада на восток, как положено “от татар”. “Татарам” для ее преодоления надо сперва в Западную Европу самолетом прилететь, а потом оттуда уж пешком преодолевать эту линию, притом из самых дремучих лесов. Неужто уж засечных дел мастера из русских правителей были такими долбогребами? Отнюдь. Очень умными были, только делали-то не от “татар”, а от своих бегунов. А что ж так вышло у них, мост строили вдоль реки? Правильно вышло, там ведь за этой четырехкратной засекой Брянские леса находятся, как раз сразу же за засекой. А в этих Брянских лесах и сегодня никого не достанешь, если кто-то убежит туда: глушь первозданная. Ну-с, господа историки, для кого и против кого эти засеки сооружали русские владельцы народа? Молчат, не отвечают историки, совершенно как у Гоголя, только по другому поводу.

Но и это еще не все. Помните, я говорил об орловской чети (четверти), что она какая-то идиотская. По четям-то Орел царский, московский, а по засекам-то он вовсе и не московский, он же за Большой засекой пока, у “татар”. И вы заметили, что ни в “четях”, ни в “засеках” Казань как-то все не участвует? Ее же давным-давно царь Иван Грозный “взял”, притом “окончательно присоединил”. Так вот, и по четям, и по засекам выходит, что при первых Романовых Казань все еще – суверенней некуда. Ее бы непременно засекой огородили, место уж сильно бойкое.

Следующие засеки нам еще больше покажут. Ну, скажите мне, пожалуйста, от кого построена, например, Закамская засека? А Исетская? А Симбирская? А Сызранская? Построены же все они при первых Романовых, притом, заметьте, сразу же после знаменитого Соборного уложения Алексея Михайловича “Тишайшего”, второго Романова, отца Петра I. Тут нужны некоторые пояснения. Во-первых, ни один историк не приведет ни одного примера, чтобы Московию кто-то когда-то, хоть один раз, не только напугал из-за перечисленных засек, но даже и погрозил пальчиком оттуда. А засеки сделали. От кого, спрашивается? Отвечать не надо.

Лучше я вам расскажу про это “уложение”, да еще и “Соборное” 1649 года, то есть, от лица “общего собрания народа”, как сейчас принято называть – референдума. Этот по-современному кодекс законов Русского государства принят, заметьте, еще до запуска в действие тоже знаменитого церковного раскола, а фактически – насильственного перехода от католичества к православию. Вспомните хотя бы картину Сурикова “Боярыня Морозова”. Значит, все эти “засеки” не церковный раскол вызвал, а именно Соборное уложение. Первая глава посвящена защите интересов церкви от “церковных мятежников”, а также защите дворян, даже в случае “убийства ими холопов и крестьян”. Вторая и третья главы в основном посвящены “действиям, направленным против личности монарха и царской власти”. За действия “скопом и заговором” против царя, бояр, воевод и приказных людей – “смерть без всякой пощады”. А вот за простое “бесчестье”: крестьянина – 2 рубля штрафа, “гулящего человека” – 1 рубль, а “лиц привилегированных сословий” до – 100 рублей. Но это еще – цветочки. Главой “Суд о крестьянах” окончательно оформлялось крепостное право – “вечная потомственная зависимость крестьян”. Отменялись “урочные лета”, то есть срок давности для сыска беглых крестьян. За укрывательство беглых устанавливался наивысший штраф. Крепостные крестьяне лишались права судебного представительства по имущественным спорам. Социальные категории сословий, ранее освобожденных от уплаты госналогов, “возвращались в число податных сословий”. Большая часть “уложения” предусматривала порядок массового “сыска беглых”. Положение “кабальных холопов” регламентировано в главе “О поместных землях” и “О вотчинах”. Самое убийственное то, что это Уложение “сохраняло положение закона России вплоть до первой половины 19 века – отмены крепостного права в 1861 году”. Вот закон так закон, 212 лет просуществовал, почти столько же, сколько и “татарское иго”.

А теперь цитата из очевидца, иностранного, которым я больше доверяю, чем русским историкам. “… что касается до земель, движимого имущества и другой собственности простого народа, то все это принадлежит ему только по названию и на самом деле нисколько не ограждено от хищничества и грабежа как высших властей, так даже и простых дворян, чиновников и солдат. Кроме податей, пошлин, конфискаций и других публичных взысканий, налагаемых царем, простой народ подвержен такому грабежу и таким поборам от дворян, разных властей и царских посыльных по делам общественным, особенно в так называемых ямах и богатых городах, что вам случается видеть многие деревни и города, в полмили, или целую милю длины, совершенно пустые, народ весь разбежался по другим местам от дурного с ним обращения и насилий. Так, по дороге к Москве, между Вологдою и Ярославлем (на расстоянии двух девяностых верст, по их исчислению, немного более ста английских миль) встречается, по крайней мере, до пятидесяти деревень, иные в полмили, другие в целую милю длины, совершенно оставленные, так что в них нет ни одного жителя. То же можно видеть и во всех других частях государства, как рассказывают те, которые путешествовали в здешней стране более, нежели, сколько дозволили мне это время или случай. Чрезвычайные притеснения, которым подвержены бедные простолюдины, лишают их вовсе бодрости заниматься своими промыслами, ибо чем кто из них зажиточнее, тем в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и самой жизни. <…> Вот почему народ (хотя вообще способный переносить всякие труды) предается лени и пьянству, не заботясь ни о чем более, кроме дневного пропитания. <…> … воск, сало, кожи, лен, конопель и прочее добываются и вывозятся за границу в количестве гораздо меньшем против прежнего, ибо народ, будучи стеснен и лишаем всего, что приобретает, теряет всякую охоту к работе. <…> Закон, обязывающий каждого оставаться в том состоянии и звании, в каком жили его предки, весьма хорошо придуман для того, чтобы содержать подданных в рабстве, и так сообразен с этим и подобными ему государствами, чем менее он способствует к укоренению какой-либо добродетели или какого-либо особенного и замечательного качества в дворянах или простом народе, что никто не может ожидать награды или повышения, к которым бы мог стремиться, или же заботиться об улучшении своего состояния, а, напротив, подвергнет себя тем большей опасности, чем более будет отличаться превосходными или благородными качествами”. Это написано английским послом в России с 1588 по 1589 годах Джильзом Флетчером, как раз накануне прихода Романовых к власти (умер в 1611 году).

И еще одно напоминание. Ныне “засеки” называются государственными границами. Совсем еще недавно простого советского человека, живущего где-нибудь в 500 километрах от любой из наших “засек”, подпускали к этой самой “засеке” не ближе 50-100 километров. Засеки при этом назывались “оттуда” железным занавесом. Ныне-то он вроде бы и снят, но только для богатых, а простой народ настолько бедствует, что ему и в голову не приходит воспользоваться такой благодатью. И когда политические краснобаи ныне говорят о “преемственности поколений”, то мне невольно на ум приходит только что изложенное.

Вернусь к засечной черте. За каким дьяволом Романовым, начавшим свое правление в 1613 году, потребовалось “восстанавливать и усовершенствовать в 1635-38 годах” эти “ветхие укрепления”, если “в 1618-30 годах татары нападали все реже”? И вообще, как они могли нападать, даже игнорируя то, что я выше написал, а, только прислушавшись к Карамзину, который это же самое время описывает в следующих выражениях, надерганных мной из 10 тома 4 книги его сочинений? (издание “Рипол Классик”, М., 1997). “… в течение первых лет Федорова царствования (1584-1587 - мое) или Годунова владычества” “Федор начал писаться в титуле государем земли Иверской, грузинских царей и кабардинской земли, черкесских и горных князей”, “немедленно унял донского атамана, Кишкина, злого разбойника Азовских пределов”. Кроме того, “сверх Иверии и князей черкесских, или кабардинских, подвластных России – сверх ногаев, также наших присяжников, хотя и не всегда верных, - Федор с 1595 объявил себя владыкою и многолюдной Орды Киргизской. Хан ее, Тевкель, именуясь царем казацким и колмацким (калмыцким – мое), добровольно ему поддался, моля единственно о свободе племянника своего, Ураз-Магмета, взятого нами вместе с сибирским князем, Сейдяком”. Вы представляете, московский царь владеет страной, почти в границах нынешней России, и ему потребовалась какая-то идиотская засека из поваленных деревьев “от крымских татар” у себя под боком, в 100 верстах от Москвы? А к засеке еще и 35 тысяч головорезов на кремлевском жаловании. Ну и ну. Неисповедимы твои пути, господин владетель наш, быдла безграмотного.

Фактическое присоединение земель к России можно уточнить по данным “подчинения казачеств военному ведомству России” (БСЭ):

- 1750 г. при Елизавете (1741-61) – Астраханское казачество;

- 1775 г. при Екатерине II (1762-96) – Оренбургское казачество;

- 1787 г. при ней же Потемкиным – Черноморское казачество, оно же Кубанское с 1860 г.;

- 1808 г. при Александре I (1801-25) – Сибирское казачество;

- 1832 г. при Николае I (1825-55) – Кавказское казачество, оно же Терское с 1860 г.;

- 1851 г. при нем же – Забайкальское казачество;

- 1858 г. при Александре II (1855-81) – Амурское казачество;

- 1867 г. при нем же – Семиреченское (Средняя Азия, Алма-Ата, Верный) казачество;

- 1889 г. при Александре III (1881-94) – Уссурийское казачество.

Китайцы со своей очень крепкой Великой стеной, не чета нашим полупрозрачным засекам, потому и опоздали, продвинувшись своими “казачьими” отрядами всего лишь километров на 300-500 за свою стену. И что бы ни пел царский краснобай Карамзин, “присоединением земель” можно считать только эти даты, хотя это было и не полное присоединение, а лишь взаимовыгодное сотрудничество: вы нам порох и ружья, мы вам – дескать, это ваша земля, хотя она и наша. То есть, вы, цари, знаете, что это наша земля и особо сюда не суетесь со своими идиотскими законами насчет прав человека, а мы же всем прочим странам говорим, что это российская земля под нами, арендованная в бессрочное и безвозмездное пользование, и чисто номинально принадлежит России. Казаков, конечно, обманули кремлевские умники, но очень постепенно (см. даты), не раздражая всех казаков разом как при Разине, Болотникове или Пугачеве. Окончательно казаков закрепостили только при советской власти, наполовину перебив с помощью крепостных балтийских матросов.



22 октября 2001 г.